Шансон как необходимый компонент истории Франции

«Если моден твист – я спою это в ритме твиста,
Чтобы наши дети узнали, кем вы были».

Песня стала впечатляющим напоминанием о депортации. Год на дворе стоял 1964-й, почти двадцать лет прошло с окончания войны, но Ферра (настоящее имя – Тенненбаум) не забыл, что в последний раз видел своего отца в 1942 году.

Песню встретили бойкотом. Власти не желали, чтобы их тревожили воспоминаниями о войне, особенно – неприятными подробностями, касающимися тогдашнего правительства Франции. Кроме того, как раз в конце 1963 года Де Голль и канцлер Аденауэр подписали соглашение о дружбе. Зачем же снова тыкать пальцем в «немецких стражей на караульных вышках»?

Благодаря упрямству радиорепортеров и телевизионщиков, песня все-таки дошла до широкой публики. Ферра, явившись неожиданно, не только задал острые вопросы, но сумел не впасть в излишнюю патетику. Его мягкий, низкий голос почти бесстрастно рассказывает о страшном смысле происходившего:

«Нагие, худые, дрожащие в обитых свинцом вагонах», – поет он. «Их звали Жан-Пьером, Наташей или Самуэлем, / Одни молились Иисусу, Иегове и Вишну, / Другие молчали, но разве здесь дело в вере?»

Рокот барабана, аккомпанемент гитары, негромкое пение труб.

С этим номером шансонье выступил против правил шоу-бизнеса, озабоченного дешевыми эффектами и любовными песенками. В 1964 году было совсем немного певцов, готовых на такой поступок. Джонни Холлидей, Сильви Вартан и их коллеги шли от успеха к успеху, пользуясь американской моделью рок-н-ролла.

Мы вправе были ожидать более серьезной реакции, считал Ферра. Но, благодаря «Ночи и туману», депортация, по крайней мере, стала предметом разговора.

Вина отдельных людей, разумеется, важна. Многие немцы участвовали в войне из соображений лояльности, некоторые коллаборанты просто пытались выжить, а те, кто просидел войну, забившись в норы, превратились в судей.

В 1990 году Жан-Жак Голдман написал песню «1917-й в Лейденштадте» (Né en 17 à Leidenstadt), где рассматривался этот вопрос: «Что, если бы я родился в 1917 году в Лейденштадте, среди руин, на поле битвы?»

Нет такого города – Лейденштадт, автор его выдумал, но явно германское название оставляет не так много простора для фантазии.

Вопрос, который ставит Голдман, таков: что бы я делал, если бы родился немцем после Великой войны? Нам никогда не узнать, какими мы были бы. Легко быть пацифистом в стране, где всего вдоволь. Еще проще судить о нацизме задним числом. Мы можем надеяться только на то, что нам еще очень долго не придется делать такой выбор, заключает певец.

«Гитлер – хоп-ла-бум»

Двадцать первого августа 1941 года офицер Альфонс Мозер ждал поезда на станции метро «Барбье» (Barbès). Солнце стояло высоко в небе. Какой-то человек, неподалеку от него, пристально смотрел на немецкого морского офицера. И вдруг, вытащив пистолет, выстрелил ему в грудь. Мозер умер на месте. Двадцатидвухлетний преступник не сумел скрыться в толпе, его сбили с ног и поймали.

Пьер Феликс Жорж был боевиком-коммунистом и одним из героев французского Сопротивления. Он взял себе подпольную кличку le Colonel Fabien – «Полковник Фабьен» – по названию одной из станций парижского метро.

Убийство вызвало репрессии и привело режим Виши к решению создать специальный суд, который тотчас же приговорил к смерти троих коммунистов. Их казнили через неделю после убийства Мозеса.

Чем дольше продолжалась оккупация, тем сильнее становилось Сопротивление в Париже. Атмосфера постепенно менялась. Сперва все выглядели послушными, все шло как по нотам, но после шоу, показанного «Полковником Фабьеном», костер начал разгораться все сильнее.

Ирония ситуации состоит в том, что первая большая группа Сопротивления в Париже образовалась за год до выстрела «Полковника» и совсем рядом с тем местом, где Гитлер позировал в 1940 году для своей знаменитой победной фотографии: в Музее Человека, на площади Трокадеро. Вишистам удалось внедрить в группу шпиона, и почти все ее члены были казнены[70].

Ami, entends-tu le vol noir des corbeaux sur la plaine?
Ami, entends-tu les cris sourds du pays qu’on enchaîne?

Французов среднего возраста эти слова обычно трогают до слез.

«Друг, ты слышишь – черные вороны слетаются на поля?
Друг, ты слышишь крики израненной страны?»

Во время Второй мировой «Песня партизан» (Le chant des partisans, 1943) стала единственной по-настоящему народной песней, хотя у нее и были вполне профессиональные авторы.