Шансон как необходимый компонент истории Франции

Генерал Шарль де Голль наотрез отказался сотрудничать с ним. Он сумел скрыться, форсировав Ла-Манш, – перешел, так сказать, Рубикон, – и поднял французский флаг в Лондоне. Так родились две Франции: коллаборационалистская, под управлением марионетки Петэна (с Пьером Лавалем в роли премьера и весьма зыбкой властью), и страна (в первые годы – скорее мечта, чем страна), которой правил Де Голль.

Восемнадцатого июня генерал обратился к народу своей Франции по радио: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войны (…) Пламя сопротивления не должно угаснуть». Немногие слышали это, но слова его передавались из уст в уста. Так родился миф о Де Голле.

Петэн отказался от слогана «Свобода, Равенство, Братство», заменив его новым: «Труд, Семья, Родина». Поскольку сам он верил в то, что делал, Франция вздохнула с облегчением. Народу казалось, что страной правит мудрый дедушка. Его прославляли в сомнительного содержания песенке «Maréchal, nous voilà!»[65], сдобренной изрядной долей национализма. Петэна называли в ней «рыцарем Франции», который «дал нам наконец надежду»; и конечно же «страна благодаря ему восстанет из пепла».

Мотивчик был бесстыдно позаимствован из какой-то песни Казимира Оберфельда. Не самой лучшей, заметим, ведь он, к примеру, был автором мелодии для знаменитой «И Фелиция тоже» (Félicie aussi, 1939).

Отец Оберфельда был евреем, ему пришлось скрываться в «свободной зоне». В конце концов в Марселе его арестовали и посадили на поезд до Парижа. Всю дорогу ему пришлось слушать, как прославляют маршала при помощи его мелодии. Оберфельд погиб в Освенциме.

Петэну исполнилось восемьдесят четыре, и он не позволял себе мечтать о славе Наполеона. В октябре 1940-го его его вызвал Гитлер, пожал старику руку и превратил его в собаку, собаку на немецкой цепи, которая делает все, что прикажет хозяин.

С 1942 года началось давление на правительство Франции, чей лидер продал свою страну за рукопожатие, и, в конце концов, режим Виши стал помогать депортации французских евреев.

Между тем Де Голль из-за границы продолжал посылать Сопротивлению людей и оружие. Он не являлся легитимно избранным лидером, поэтому Черчилль с Рузвельтом считали, что этот рослый грубиян не может быть серьезным партнером, что никак не облегчало Де Голлю его работу.

В столице невозможно было ничего достать. Электричества практически не было. За провизией выстраивались длиннющие очереди. Тем более и вермахт старался поживиться содержимым складов. Парижане научились выходить из положения сами, например, изобрели обувь на деревянной подметке, которая громко щелкала при ходьбе.

Морису Шевалье безумно нравились эти «деревянные симфонии». «Тап-тап-тап деревяшек стук прекрасен, / Звучит волшебно, радует меня», – пел он в «Симфонии деревянных подошв» (La symphonie des semelles de bois, 1943). В качестве сопровождения специальный чечеточник отбивал за сценой нужный ритм. Музыка играла негромко, под сурдинку.

Несравненный Фернандель тоже пытался смягчить юмором ежедневные страдания. В песне «Тощие дни» (Les jours sans) он пел о днях, лишенных десерта, сервелата и всего прочего. «Только дней без счетов, по которым надо платить, не бывает», – ухмыляясь, пел он.

Когда Фернандель улыбался, от его лица оставалась лишь масса белых зубов. Когда он хохотал, то становился похож на лошадь. Стоило ему появиться где-либо, как его узнавали и немедленно начинали смеяться. С тех пор, как любимым комиком французов стал Луи де Фюнес, Фернандель уже не оказывает такого влияния на публику, но и сейчас все улыбаются, услыхав его «И Фелиция тоже» (Félicie aussi, 1939), в которой он первым постарался снять напряжение «drôle de guerre»[66]. Для этого он тайком протаскивал в свои песни элементы бурлеска, и они сохранились в памяти французов:

«Заказал я краба с орехами, / Волосатого всем на потеху, / И Фелиция тоже».

Это «Фелиция тоже» захватывает публику, она покатывается со смеху – «Комнатенка-развалюха, / Пыльный потолок / И у Фелиции тоже» – даже теперь, когда темные времена миновали.

После войны серия фильмов Don Camillo принесла Фернанделю всенародную славу. Генерал Де Голль, о котором говорили, что от скромности он не умрет, однажды пошутил: «Во Франции есть только один человек, который может потягаться со мной славой. Вот этот, который поет Félicie aussi».

Париж был оккупирован, и актерам пришлось решать, что делать: продолжать петь и выступать либо рухнуть в полную нищету. Выбор был невелик – the show must go on[67]. Пришлось браться за любую работу. Из-за этого после войны их, как правило, осуждали все кому не лень.