Шанталь. Против течения

Первый день на «Смерче» оказался вовсе не таким простым делом, как казалось в самом начале. По словам нанимателя, жизнь моряка – сплошная романтика, весь день дышишь свежим солёным воздухом, любуешься ласковой морской гладью и проплывающими мимо серебристыми стайками рыб, да и знай себе натягивай паруса по команде капитана. Но на деле все оказалось гораздо менее романтичным, чем представлялось. После того, как новобранцам, промучившимся несколько часов с развертыванием парусов и стягиванием канатов, с грехом пополам, минуя течение, удалось выйти в открытое море, им вместо вкусного завтрака или сытного обеда всучили в руки палки с привязанными к ним распущенными веревками, именуемые швабрами, и заставили скрести и мыть, или, как это называлось, драить, палубы. Это нужно было для того, чтобы дерево, из которого состоял настил для палубы, не прогнило и не рассыпалось под ногами из-за скопившейся в ней соли и лишней влаги, способствующих появлению грозного врага каждого моряка – плесени. Но вот хоть убей было непонятно, как можно смыть соль с дерева с помощью соленой морской воды?

Я пыталась задать интересующий меня вопрос второму помощнику, но была своевременно остановлена Клодом, без особых церемоний просто заткнувшим мне лапищей рот.

– Тебе что, жизнь надоела? Хватай швабру и радуйся, что тебя не назначили мыть отхожее место, где в два счёта сможешь оказаться за длинный язык!

Гм, отхожее место? На корабле, оказывается было и такое, и располагалось оно не где-нибудь, а на самом носу корабля, как раз за прекрасным носовым украшением – ростром, изображающим прекрасную деву с обнаженной грудью и распущенными по ветру волосами. И за этой красотой, над которой не один месяц работали плотники, создавая шедевр корабельного искусства, сбоку от выступающего вперед бушприта скрывалось круглое отверстие в настиле, именуемое гальюн, что, как оказалось, было весьма предусмотрительно, поскольку повернутый в плавании кормой к ветру парусник, постоянно омываемый морскими волнами, не источал характерного для таких мест зловония и не создавал неудобств для команды. Тем не менее был у гальюна специально назначенный чистильщик – профос, дополнительно следящий за чистотой и не допускающий возможности возникновения инфекции на борту.

Подробностей, описанных Клодом, оказалось достаточно для того, чтобы я прикусила язык и с остервенением принялась за мытье. В принципе эта работа не так уж сильно отличалась от той, которой мне приходилось заниматься, будучи послушницей в монастыре, где мне с подачи ненавидящей меня сестры Аньес частенько доставалась самая черная работа, от которой взвыла бы и привыкшая к труду крестьянка, не говоря уже о дочери короля. Но для монастырских обитателей я была никем. Лишенная особых привилегий, я была подкидышем Шанталь, не имеющей ни одной живой души, кто смог бы защитить меня и оградить от издевательств сестер.

Правду о моем происхождении знала лишь мать-настоятельница, но и она, согласно строжайшему запрету короля и для моей же собственной безопасности, вынуждена была ее скрывать, молча наблюдая за тем, как наследница боравийского престола прислуживает тем, кто в действительности не был ей ровней.

Я так измоталась, что в конце дня, услышав долгожданную команду «отбой», не раздумывая забралась в свой гамак, совершенно наплевав на то, что вместе со мной в матросской каюте спало около полусотни мужчин, добрая четверть которых состояла из темнокожих рабов, бежавших с вест-индских плантаций и предпочитающих погибнуть в бою с оружием в руках, чем пасть под плетью надсмотрщиков, собирая ненавистный сахарный тростник. Пока я – в мужской одежде и рядом Клод, всегда готовый закрыть меня собственным телом, я надеялась, что бояться их не придется, тем более, что мне уже доводилось жить бок о бок со всяким сбродом во «дворе чудес» и спать практически на голой земле, чтобы жаловаться на такую мелочь, как свисающий с потолка каюты гамак, раскачивающийся туда-сюда при каждом движении корабля. Нет, гораздо больше меня пугала перспектива встречи лицом к лицу с капитаном этого судна и того, что он может меня узнать. А учитывая то, как мы расстались, ждать хорошего от этого рандеву было всё равно что надеяться на то, что свиньи полетят.

Не передать словами, что я почувствовала, когда он прошел в двух шагах от того места, где я стояла. Бежать как можно дальше и в то же время подойти и вновь окунуться в завораживающую синеву глаз, а потом дотронуться до мягких и одновременно твёрдых губ, одним прикосновением к моим лишивших меня всякой воли и желания сопротивляться – вот то немногое, ужасно противоречивое, что охватило с головы до ног при его появлении.