Шантаж

— Подсаживайтесь, мужики за стол. В ногах правды нет. Там вон ещё баранина жареная осталась. Остыло, правда. И бражки ещё есть, наливайте себе сами.

— Благодарствуем. Ты зачем посылал-то? Говори, а то вишь беда-то какая, соседям-то помочь надо. Делов-то много.

— Ага. А будет ещё больше. У тебя, Хрысь. Вы, верно, знаете, что все земли, кроме Рябиновки, здешний владетель Аким Янович Рябина мне отдал…

— Сплетня такая была. Только коли Акиму сбрендилось чужим владением дариться — то его забота. А мы не Рябиновские, мы — «пауки». Мы люди вольные. Сами сюда пришли, сами эту землицу от княжьей власти получили, сами подняли. А не понравится — сами, как захотим, и уйдём.

— Ага. Уйдёте. Ногами вперёд. Вынесут. Ты какие дела-то делать торопился? Соседям домовины строить? И это — правильно. Надо поторапливаться — на реке живём. Скоро, поди, ещё какая дрянь накатится. А ты давай, строгай да подтёсывай. Да и себе не забудь. Ныне — мимо прошло. Может, и ещё погуляешь. Вольным. По пепелищу. Весь-то не запалили только с того, что дождь идёт. В другой раз — точно пожгут.

— Не пугай. Авось пронесёт.

— Так ты «авосем» прикроешься?! От мечей, от пожара?! Или тебе соседей да родню землёй засыпать — в радость?!

— Не ори на меня! Соплеват ты ещё! На меня голос повышать. Мы в холопы не пойдём. Кончай разговор.

— Сидеть! Мне «пауки» в холопах без надобности. Да только со стороны глядеть да подхихикивать, как вы тут дохнете — я не буду.

Хрысь начал вставать, потом снова осел на лавку, озлобленно уставился в стол. За нож, слава богу, ещё не хватается. А вот Ивашко уже сдвинул рукоять сабли на живот. И остальные… кто — поднялся, кто — развернулся. Всерад испугано переводит глаза с одного на другого.

Главная задача взрослого человека при стычке подростковых компаний — не допустить кровопролития. Только они меня взрослым не считают. «Соплеват». А себя — не считают детишками. «Мужи добрые»… Факеншит!

— Без головы жить нельзя. Даже и «паукам». Сами вы не смогли нового старосту избрать. Поэтому ставлю вам тиуна. В Пердуновке я поставил Потана. Здесь предлагаю это дело тебе, Хрысь. Что скажешь?

Хрысь подёргался, уточнил, что Потаня и вправду получил волю от Рябиновского владетеля, и тут же, в самом деле, по своей воле, пошёл в тиуны ко мне. И, как в «Русской Правде» сказано — в холопы. Со всем семейством, о чём и грамотка соответствующая есть. Пожевал бороду, покрутил головой, почесал за ухом. И издал вердикт:

— А я — хрен.

Ну, дядя, это я и так вижу. Ты давай конкретно.

— Я к те, боярыч, в холопы не пойду. И другим отсоветую. Мутный ты какой-то. Волшбой занимаешься. Вон, девку эту, Пригоду, только похоронили. От твоего, прости господи, заклятья померла. Теперь во этих полный двор набил. А ведь они — княжьи люди. Вот приедет какая власть, да всунет тебе виры двойные за двенадцать упокойничков. А отдавать чем будешь? И погонят твоих холопов на торг. Не. Под тебя идти — и с голой задницей ходить, и по голой спине получить.

Старый упрямец негромко прихлопнул ладонью по столу. Огляделся, убедился, что ни отвечать, ни рубить сразу — его тут не будут. И потопал к двери. Уже у порога, даже не обернувшись в мою сторону, сообщил:

— Тама, во дворе, убиенная лежит. Братана мово дочка. Вели своим чтоб отнесли к братану на подворье.

«Братан» — это двоюродный брат. Но каков наглец! Он ещё указывать будет, что мне — моим людям велеть! Хотя, по здешним, исконно-посконным обычаям, всякий подросток должен любое слово «мужа доброго» исполнить. Быстро и радуясь. Что на него, мелочь недорослую, внимание обратили. Одичал, ты, Ванька, в лесу сидючи, вежества русского не разумеешь.

— Я тебе — никто, и ты мне — никак. Придёт братан твой — заберёт тело. Пошёл вон.

Вот это заставило Хрыся обернуться. С удивлением и возмущением. «Сопляк какой-то бесстыжий…». И остановиться, оглядывая моих оружных людей. Всё, что он хотел высказать…

«Трудно высказать и не высказать
Всё что на сердце у ХрысЯ».

Так оно там и осталось. Там, на таком большом, горячем, отзывчивом сердце простого вольного русского хлебопашца. Который, почему-то, не прибежал сюда с топором, когда с соседского мальчишки живьём кожу снимали. Не поднял односельчан на чужеземцев из расчёта «трое на одного»… Это ему не стыдно.

«Где ж ты раньше был?
Целовался с кем?
С кем соседям своим
Изменял?».

С трусостью? С глупостью? Со вздорностью? Или — «публичной дом в душе» — со всеми сразу?

А теперь «права качает», меня стыдит и указывает.

— Вон пошёл. Бестолочь.

Сердце у такого… исконно-посконного… большое. Потерпит — места не «на один плевок утереться» хватит.

Госпожа Улицкая однажды дала точное определение загадочной русской души: «Очень мощное целеполагание при полном отсутствии здравого смысла». Во! Это про меня. А какой может быть здравый смысл в дурдоме?! Остаётся только «полагание». Вон уже — полный двор «очень мощно» положенных набрался.

— Ну, коли так, то тиуном быть тебе, Всерад.