Шантажистка

— Только посмотри на этого дрочилу тори, — бросает толстяк товарищу достаточно громко, чтобы реплика достигла моего слуха. Даже не знаю, намеренно или нет. Впрочем, не важно. Подобное оскорбление я слышал уже неоднократно и, как пить дать, услышу еще не единожды.

Между прочим, жирдяй прав. Я действительно состою в Консервативной партии, хотя в душе и политически нейтрален. А в силу того факта, что я отнюдь не блещущий красотой немолодой холостяк, мне знакомы и эпизодические приступы самоудовлетворения.

Тем не менее подобные утверждения от полных незнакомцев не могут не бесить. Резко меняю направление, приближаюсь к юнцам и вежливо начинаю:

— Прошу прощения, джентльмены. Не расслышал, что вы сказали.

— Ничего я не говорил, — вскидывается пухлый.

— Ах, в таком случае примите мои извинения. Готов поклясться, что вы назвали меня «дрочилой тори».

Парни растерянно переглядываются, однако воздерживаются от комментариев обвинения.

— Что ж, на будущее, лично я предпочитаю термин «дрочер тори» — он как-то помягче, вам не кажется?

Растерянность на физиономиях сменяется озадаченностью. Как и следовало ожидать, теперь им и вовсе нечего сказать.

— Хорошего дня, джентльмены!

Киваю юнцам на прощание и продолжаю свой путь по платформе.

Продвигаюсь я медленно, постоянно уступая дорогу пассажирам, идущим мне навстречу. Многие из них молоды и хороши собой, попадаются и девушки — представители человечества, у которых моя персона, похоже, по той или иной причине вызывает отвращение. Ладно, отвращение — это, может, слишком сильно, но в моей внешности начисто отсутствует что-либо привлекательное для женщин. Серьезно, одна девушка в университете как-то отозвалась о моей наружности как «изрядно заурядной» — вроде буханки хлеба или бежевой краски. Не урод, но и не красавчик. Не низкий, но и не высокий. Не толстый, но и не худой. А потом предположила, что спать со мной — это все равно что утолять голод вареным рисом: практично, но вкуса никакого.

Старательно избегая зрительного контакта с юными красотками, я направляюсь к выходу.

Минуту спустя эскалатор поднимает меня в безликий бетонный вестибюль, из которого большинство пассажиров берут курс либо на Вестминстерский мост, либо на Уайтхолл-стрит. Мне не по пути ни с темя, ни с другими. Я устремляюсь по безлюдному переходу к вращающейся двери, за которой дежурит полицейский. За исключением работающих здесь, весьма немногие знают об этом входе в здание британского парламента.

Обмениваюсь кивком с постовым и направляюсь к своему кабинету.

Очень сомневаюсь, что дата представляет собой повод для бурных торжеств, однако нынешний год знаменует десятилетие моего членства в Палате общин в качестве представителя Маршбертона, одного из самых маленьких избирательных округов Англии — всего шестьдесят тысяч жителей. Никогда не мог похвастаться наличием политических амбиций, но мой покойный отец, сэр Чарльз Хаксли, был высокоавторитетным министром, что привело к ложному заключению, будто мне захочется последовать по его стопам.

Живо помню тот день, когда мне нанес визит председатель местного отделения Консервативной партии. Темпераментный отставной военно-морской офицер, он чуть ли не насильственно вынудил меня выступить местным кандидатом после неожиданного ухода с поста моего предшественника — как мне объяснили, вследствие прискорбного недоразумения с личными расходами.

Несмотря на наспех организованную предвыборную кампанию и мои неоднократные угрозы снять свою кандидатуру, на выборах я победил. Так и случилось, что жил я себе поживал простым парнем Уиллом Хаксли, да вдруг стал «достопочтенным членом парламента Уильямом Хаксли». Задним-то числом я прекрасно понимаю, почему меня избрали. Как лучше всего успокоить избирателей после скандала? Правильно, предложить им кандидата с предысторией. Мой отец верой и правдой служил жителям Маршбертона более сорока лет, и одна только моя фамилия обещала возвращение старых добрых времен. То был весьма ловкий ход со стороны председателя. Но вот о своей стороне этого я сказать не могу.

Тем не менее у меня появилось дело, и я наивно полагал, будто смогу изменить мир к лучшему. В течение первого полугода меня рьяно наставляли — в надежде, что я стану восходящей звездой. Надежда эта быстро угасла, когда стало ясно, что люди интересуют меня куда больше, нежели политика. Так я и превратился в очередного незаметного заднескамеечника — рядового депутата, пешку в чьей-то игре, которую заставляют делать что сказано чаще кнутом, чем пряником.

Но кто-то должен заниматься и этим, а поскольку весь мой предыдущий трудовой стаж сводился к восьми годам волонтерства в зарубежной благотворительной организации, никакая другая карьера мне не светила.

— Доброе утро, Уильям, — встречает меня звонкий голос Розы.

— Доброе, — отзываюсь я, выдвигая стул.

Моя задница еще даже не успевает коснуться сиденья, а Роза уже проплывает по ковру и занимает позицию перед моим столом со своим неизменным блокнотом в руке.