Шантажистка

— В следующем месяце истекает договор об аренде Хансворт-Холла. Как я понимаю, съемщики хотят его продлить.

— Ну так передайте ему, чтобы продлил на тех же условиях.

Хансворт-Холл служил домом семье Хаксли с 1808 года. Расположенный на десяти акрах английского парка особняк эпохи Регентства приобрел мой четвертый прадед, Томас Хаксли. Во время промышленной революции он сколотил состояние и застолбил себе место среди поместного дворянства. После смерти Томаса особняк отошел к его сыну, Огастасу, затем, вниз по семейному дереву, к моему отцу и, наконец, ко мне. Таким образом, я представляю седьмое поколение Хаксли, владеющее Хансворт-Холлом, пускай нога моя и не ступала туда вот уже более двадцати лет.

Можно смело утверждать, что с нашим семейным домом меня связывают непростые отношения. Мне нравится его архитектурный стиль, история, прекрасные окрестности, и в то же время отвратительно слишком многое, связанное с ним. Я рос единственным ребенком, и в отсутствие близких соседей компанию на прогулках по владениям мне только и составляли, что собственные мысли. Когда же мне исполнилось четырнадцать, умерла мать, и отец решил, что для меня лучше будет продолжить обучение в пансионе. Как ни надеялся я наконец-то избавиться от одиночества, этого не удалось ни в последних классах школы, ни в университете.

После университета, к величайшему недовольству отца, я предпочел посвятить себя благотворительной деятельности в угандийской миссии. До сих пор помню яростный спор, последовавший после объявления родителю этого карьерного плана. Перебранка вылилась в трехлетний разрыв. Наши отношения испортились до такой степени, что он даже не уведомил меня о диагностированной у него болезни Альцгеймера. Мне было двадцать четыре года, когда позвонил его лечащий врач. О смерти отца мне сообщил незнакомец.

Я провел три недели в Маршбертоне, не желая возвращаться на постоянное проживание в Хансворт-Холл. Одиночество так и оставалось моим верным спутником, и в довершение всех неприятностей мне предстояло выплатить огромный налог на наследство. За неимением иного выбора я выставил на аукцион большую часть имущества, а особняк сдал в аренду.

Затем вернулся в Уганду и попытался выкинуть Хансворт-Холл из головы. Одиночество, разумеется, последовало за мной — да оно и по сей день фактически так никуда и не делось.

— Надеюсь, Уильям, вы не возражаете, но я взяла на себя смелость ознакомиться с текущим договором об аренде.

— Не возражаю, сколько угодно.

— Вы ведь осознаете, что съемщики платят значительно меньше полной рыночной ставки?

Делаю глоток чая и лениво перевожу взгляд на потолок, от души надеясь, что Роза поймет намек. Нет, не понимает.

— У меня сохранились кое-какие связи в бизнесе по недвижимости, еще со времен работы в «Стивенс энд Марленд». И лично мне кажется, что перед продлением договора вам не помешает ознакомиться с другими предложениями.

Роза выжидающе смотрит на меня. Я понимаю, что она старается мне помочь, но мне вправду начхать на поиски новою арендатора, даже если это и увеличит доход. Особой необходимости в деньгах я не испытываю, а нынешние съемщики хлопот мне еще ни разу не доставляли.

Но эти большие светло-карие глаза…

— Хорошо, — вздыхаю я. — Предоставляю это вам.

Лицо Розы озаряет широкая улыбка.

— Я очень ценю ваше доверие, Уильям. И я вас не подведу.

И с этим она сгребает груду бумаг с моего стола и отправляется на свое рабочее место. Втягиваю носом нежный аромат ее духов и машинально бросаю взгляд на ее покачивающиеся бедра.

«Ага, размечтался, дуралей».

Собираюсь и отправляюсь на первое сегодняшнее совещание.

3

Новичка-депутата можно распознать буквально за пару секунд. Они словно новенькие в школе, исполненные простодушного изумления и страха. Даже спустя десять лет я и сам нет-нет да проникнусь первым, но вот второе не терплю совершенно. Вестминстерский дворец, или, как его обычно называют, здание Парламента, обладает архитектурной внушительностью, с которой способны тягаться лишь несколько сооружений в мире. Таковая, однако, заключается не только в самом строении, но и в бремени ответственности, возложенной на избранных управлять делом демократии. Как говорится, тот, кто устал ходить по этим коридорам, — устал от службы. И если даже в нынешние времена гендерного равенства подобная формулировка устарела, как относящаяся лишь к мужчинам, мысль в ней все же отражена верная.

— Прошу прошения, — останавливает меня грузный мужчина, явно пребывающий в растерянности.

— Да?

— Я, хм, кажется, заблудился, — сконфуженно объясняет он, бросая взгляд на часы. — Мне нужно в конференц-зал.

Я окидываю незнакомца взглядом. Его помятый костюм из магазина готовой одежды и синтетический галстук чести ему определенно не делают.

— Вы здесь новенький? — интересуюсь я.

— Да вот вторую неделю всего.

— И вы хотели бы, чтобы я подсказал вам дорогу?

— Хм, да… будьте так добры.

— А что я с этого буду иметь?

— Простите?

— Quid pro quo, — ухмыляюсь я.

У новичка так и отвисает челюсть, и от замешательства он не в состоянии выдавить ни слова.

— Подзабыли латынь?