Шантажистка

Выуживаю бумажник и демонстрирую ей парламентское удостоверение.

— Меня зовут Уильям Хаксли, я депутат парламента.

Работница дома престарелых подается вперед и внимательно изучает документ. На какое-то мгновение меня охватывает ужас, что ей уже известно мое имя из газет. К счастью, дама, удовлетворившись, улыбается и любезно осведомляется:

— Вы к нам с проверкой?

— Не совсем. Меня попросили навестить мисс Дуглас Я работаю с членом ее семьи, и мне хотелось бы выяснить, могу ли я как-то улучшить ее положение.

— О, правительство собирается выделить нам побольше средств?

Ах, если бы. Если какая сфера и нуждается в дополнительном финансировании, так это социальная помощь. Но зачем же спускать денежки налогоплательщиков на больных и нуждающихся, когда их можно тратить на бессмысленные ядерные средства устрашения.

— Ничего не могу обещать, но мне хотелось бы поговорить с мисс Дуглас. Это возможно?

Улыбка исчезает с лица женщины, и она указывает на табличку у себя за спиной.

— Прошу прощения, но часы посещения у нас с одиннадцати.

Почти через три часа. Вот только у меня нет столько времени.

— Боюсь, в одиннадцать у меня встреча с премьер-министром, поэтому-то я так рано и приехал.

Ложь дается мне без малейших усилий. Если мне и вправду предстоит сегодня встреча с премьер-министром, подозреваю, таковая будет подразумевать официальное лишение депутатского мандата.

— О, вы знакомы с премьер-министром? — работница явно впечатлена.

— Хм, да. Она мой начальник.

Судя по направленному в никуда взгляду, в голове женщины происходят некие мыслительные процессы.

Наконец, ее внимание вновь сосредотачивается на мне.

— А вы можете попросить премьер-министра побольше нам платить? Лондон — очень дорогой город.

— Попросить могу.

— Точно?

— Ну разумеется.

— Хорошо. Тогда приходите через полчаса. Сейчас у мисс Дуглас процедуры, но чуть позже вы сможете с ней повидаться.

— Спасибо вам большое. Вы еще будете здесь?

— Я здесь всегда, — фыркает женщина. — По много часов в день.

— Хм, да, и как вас зовут?

— Анна.

— Спасибо, Анна. Значит, я вернусь через полчаса.

Смекнув, что убедительное объяснение для своего спутника-гиганта в ретро-одеянии я с ходу не сочинил, Клемент во время моих лживых излиянии благоразумно сидит в сторонке. Когда я направляюсь к дверям, он встает и следует за мной. Заговариваем мы лишь на улице.

— Ну что? — набрасывается великан.

— Мы сможем поговорить с ней через полчаса.

— Здорово. Пойдем пока чайку перехватим.

На Адам-стрит нам попадается замызганная кафешка, Клемента вполне устраивающая. Несмотря на грязный столик и прочее весьма небрежное соблюдение санитарно-гигиенических норм, здесь, по крайней мере, тепло и безлюдно.

Двадцать минут мы потягиваем безвкусный чай и старательно избегаем скользкую тему. Разумеется, в конце концов я не выдерживаю:

— А этот твой голос в голове… Как часто ты его слышишь?

— Да он почти весь год помалкивал. А на прошлой неделе вдруг снова зазвучал. В «Фицджеральде», когда ты в первый раз встречался там со своей Габби. С тех пор я слышу его… Не знаю, раза два в день.

— Так-так… И что он говорит?

— Трудно объяснить, Билл. Он не то чтобы говорит, вот как ты сейчас. Не какими-то там четкими фразами. А типа шепота на ухо, понимаешь?

— Нет, куда мне…

— В детстве в «горячо-холодно» играл?

— Поскольку в семье я был единственным ребенком и друзей у меня не водилось, нет, не играл.

— Но суть игры тебе же известна? Если водящий близко к предмету, который он ищет, ему говорят «горячо», если далеко — «холодно».

— Да, это-то я знаю.

— Вот у меня вроде того и есть. Направления я не знаю, только могу чувствовать, что двигаюсь в верную сторону. Иногда что-то слышу, но смысл улавливаю не всегда.

— Но голос велит тебе помогать мне?

— Вроде того.

— Вроде того? Голос либо говорит, либо нет, как может быть «вроде»?

— Слушай, Билл, по-другому я все равно объяснить не смогу. Понятия не имею, откуда берется этот чертов голос и с какой стати мне нужно тебе помогать. Я просто знаю, что нужно. Но скажу тебе вот что: я вполне мог бы обходиться и без всего этого.

Если не вдаваться в смысл слов великана, звучат они искренне, едва ли не убедительно. Тем не менее в силу специфики моей работы подобная искренность заявлений мне вполне привычна. Если по-настоящему веришь в свою правоту в том или ином вопросе, воспринимаешь ее как непреложную истину. Проще говоря, в этом и заключается суть политики: пытаться убедить остальных, будто твоя версия правды — единственная.

Стало быть, Клемент просто слышит собственную версию правды, являющуюся всего лишь порождением его расколотого сознания.

— А ты знаешь, чей голос с тобой разговаривает?

— Да, блин, откуда?

— Тогда почему ты спрашивал, верующий ли я? При чем здесь это?

Какое-то время великан вертит на столе пустую чашку, либо попросту отмалчиваясь, либо пытаясь наколдовать правдоподобный ответ. Я бы поставил на второе.

— Пожалуй, не стоит об этом.

— Почему?

— Ты не веришь даже в голос у меня в голове, а выложи я тебе всю историю, ты же мигом вызовешь санитаров.

— Что ж, это можно проверить.

— Не, Билл. Не хочу рисковать.