Шарик над геджеконду

Тринадцать лет собирал он деньги на открытие киоска, звонил Елене и говорил с ней на русском языке. На четырнадцатый год Елена устала ждать и слушать слова подруг: «Где твой ум, разве можно им верить?», «Время твоё уходит», «Не теряй голову, сразу было понятно, что он настроен несерьёзно».

Елена поверила подругам и не поверила Халилю. Елена вышла замуж за русского человека. Теперь у неё росли внуки с хрустальными глазами, а Халиль сидел один, погубленный любовью. Шести его братьям дети также подарили внуков – утешение старости, а у него не было никого, кроме него самого и лавки женского белья на базаре.

В углу убогого балкончика он насыпал панировочных сухарей зимой, а летом оставлял воду для птиц, отчего ветхий пол и перила были в помёте. В доме пахло оловом, потому что по вечерам он любил паять микросхемы.

Он смотрел концерт по телевизору и пил чай, размышляя о том, что только в его стране в заварке нет радиации. От звучания саза боль шаталась внутри души. В тупике, куда выходила дверь его кухни, раздались крики, похожие на жалобный скрип улетающих журавлей. Он открыл дверь и впустил сначала Фатиха, а потом Лайлели.

– Кто вы, дети? – спросил он и погасил свет кухни, в то мгновение, когда убийцы вбежали в тупик, и когда Айяз отчаянно закричал:

– Лайлели, пожалуйста, выходи, милая сестра! Сестричка, выходи, потому что я должен убить тебя, Лайлели! Выходи, проклятый жестянщик! Идите сюда оба, псы. Меня послали очистить честь нашего рода!

XIX

Мягкие расторопные существа бегали по дому. Из-за них скрипели деревянные полы, ступени, эркер, показывающий в окна отросток базара с запчастями, мылом и пластиковыми вёдрами.

Халиль прошёл по дому, и существа посыпались в разные стороны, заскрипело сильнее. Задёрнул шторы Халиль и запер ставни. Дом стал похож на ящик старьёвщика.

Приходила пышная грузинка, продавщица Халиля, громко говорила внизу у парадного хода. Нос её чувствовал молодой запах.

– У тебя кто-то в доме, – задумчиво говорила она. – Раньше тут пахло смертью, а теперь слышны ароматы весны.

– Тебе кажется, Медея, оттого, что давно ты не была в Тбилиси, много куришь и плохо ведёшь торговлю.

Не поверила грузинка, поплыла обратно в лавку, качая бёдра, увлекшие за собой глаза Халиля. Он закрыл дверь на оба замка, посмотрел из кухни во двор-колодец, поправил порванную сетку от насекомых.

Убийцы сидели в арке, за которой начинался рынок. Они ели бублики-симиты, посыпанные кунжутом, и ждали, как терпеливые волки ждут оленей в роще.

Халиль поднялся и сказал Фатиху шепотом:

– Убийцы ждут на входе в рынок и едят семиты. Вы можете уйти парадной дверью, но мне жаль отпускать вас – в доме от вашей юности кружат лепестки. Однако я не хочу греха. Если вы остаётесь, то я приведу имама, потому что будет плохим поступком жить с незамужней женщиной под одной крышей.

– Благодарю, отец, – сказал Фатих и коснулся губами обветренной руки покровителя. – Нам нет покоя на земле. Пройдёт тысяча лет, а убийцы не оставят нас. Не будет меня и её, они застрелят наших потомков из того же пистолета «Сарзлимаз». Не придут к ним безмятежные ночи, пока наша кровь не остановится. Приведи имама, отец. Я жажду стать мужем моей возлюбленной, много дней я мечтаю пить из этого источника.

– Сделаем так: я выйду через парадный и куплю петуха на наш праздник. Я приведу женщину, свою продавщицу, грузинку. Пусть покроет хной руки невесты. Хотя не знаю, умеет ли она хоть что-нибудь! Только курит и плохо ведёт торговлю.

– Это потому что одиночество схватило ей сердце, – сказал Фатих и испугался, что обжёг Халиля неосторожным словом.

Но Халиль уже снял вельветовые клетчатые тапки, собираясь за петухом, полный радости, как на Курбан-байрам. Убийцы же сидели в перешейке между базаром и обветшалым двором. Они прятали шеи в тонкие куртки.

XX

Ветер йелдыз вбегает в улицы, ищет утешение возле лавок и кофеен. Скорые заморозки несёт йелдыз, названный моряками в честь полярной звезды. Хочется погреть руки над уличными жаровнями, погреть среди людей одинокое сердце.

Но что за чудный день? Впервые сердце Халиля не бежит, подхваченное ветром, не ищет приюта. Слушает Халиль вежливый голос имама.

– Вы не являетесь её опекуном по праву, эфенди, однако, полагаю, запрет на брак без опекуна в момент создания относился к рабыням и маленьким девочкам. Всем известны слова пророка: «Нет намаза человека, живущего рядом с мечетью, кроме как в мечети», однако если человек, живущий рядом с мечетью, совершил намаз в доме своём, кто скажет, что его намаз не является при этом намазом? Так же, полагаю, поскольку указано в аяте: «Если же муж дал ей развод, то она не дозволяется ему, пока она не выйдет замуж за другого. Обратите внимание, не на слова о разводе, а на слова «не выйдет замуж». В аяте не говориться «выдадут замуж». К тому же у женщины есть больше прав на себя, чем у её опекуна. Сказано: «У девственницы следует получить согласие, и её молчание будет согласием». Кроме того, вы говорите, что имеется между ними кафаат, то есть, вы утверждаете, социальный и религиозный уровень молодожёнов схож.