Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Целью послевоенной политики «союзников» Зибург назвал «как можно более радикальное и длительное ослабление Германии», которой «в принципе сохранили жизнь, но постарались сделать ее практически невозможной». «Мы ни на миг не поверим, что сохранение мира зависит от исполнения Версальского договора», – подчеркнул он, добавив, что «полагаться на твердость Франции в деле спасения цивилизованного мира от гибели – чистой воды иллюзия». По его утверждению, «франко-германский диалог в настоящее время – не что иное, как французский монолог, слабеющий отзвук которого теряется в пустоте», а «ссылки на “человечество” всегда служат одному народу лишь предлогом для навязывания другому своих моральных ценностей»[277].

Французов особенно должны были встревожить рассуждения автора о «бескорыстности» германского милитаризма как этического проявления национального духа и о необходимости всеобщей воинской повинности – для «формирования нации» (Зибург считал, что она еще находится в процессе обретения единства), «наиболее полного воплощения моральной воли немцев» и «восстановления утраченной связи между индивидуумом и государством»[278], а вовсе не для подготовки новой агрессии. Восстановив в марте 1935 г. всеобщую воинскую повинность, нацисты объясняли это не только соображениями «чести», «равенства» и «безопасности», но желанием воспитать у молодежи сознание единства Рейха, «дать им узнать Германию», а не только свою провинцию, как писал Гитлер в «Майн кампф»[279].

VI

В полемике с «Богом во Франции» Грассе и Массис не раз вспоминали Эрнста-Роберта Курциуса, признанного в Германии знатока французской культуры и франкофила, первого «хорошего немца», которого философ Поль Дежарден в 1922 г. пригласил на знаменитые «декадники» в Понтиньи.

Курциус был известен как знаток средневековой латинской литературы, которую считал проявлением европейского культурного единства, и как истолкователь современной Франции, ценивший Жида, Пруста, Роллана, Клоделя и написавший книгу о Барресе. Неудивительно, что именно ему заказали книгу о французской цивилизации, предназначенную для широкого читателя и использования в школьном и университетском образовании. В 1931 г. Грассе выпустил ее (и годом позже переиздал) под заглавием «Эссе о Франции» в переводе Жака Бенуа-Мешена, сторонника сближения с Германией.

Отметив в предисловии к французскому изданию свою «нелюбовь к обобщениям» (CEF, 11), Курциус именно обобщал, а не просто делился личными впечатлениями, как Зибург. Сквозная тема книги – «французское понятие цивилизации» (заглавие первой главы) и разница в понимании немцами и французами таких вещей, как цивилизация, культура и история.

Писавший, как и Зибург, для немцев, а не для французов, Курциус сразу объяснил, почему французы отождествляют себя с цивилизацией, а немцев считают варварами:

«В Германии понятия о национальном и всеобщем противопоставлены друг другу, во Франции они едины. <…> Претензии на всеобщность преобразовались в национальную идею. <…> Во Франции понятия о нации и о цивилизации полностью совпадают, так что между ними невозможно провести различие. <…> Поскольку Франция отождествляет себя с понятием цивилизации, она никогда не говорит о “французской цивилизации”, но лишь просто о цивилизации. Так французское национальное самосознание возвышает себя до всеобщности. <…> Тесная связь национального чувства и понятия цивилизации объясняет, почему Франция всегда видела себя во главе цивилизованных народов» (CEF, 26–27, 51–54).

Моррас и Массис могли бы согласиться с этим. «Заметим, однако, – продолжал Курциус, – что сегодня просвещенные люди во Франции отказались от старого представления о ней как о маяке, освещающем путь всему человечеству. В общественном сознании оно, конечно, еще бытует, в очень упрощенном виде, но среди интеллектуальной элиты его разделяют разве что крайне правые. Я говорю прежде всего об Анри Массисе, который видит во Франции крепость западного духа, противостоящую Германии, России и Азии» (CEF, 54). Напомню, что «Защиту Запада» он получил от автора и внимательно прочитал.

В чем, согласно Курциусу, принципиальная разница между французами и немцами? «Даже при отказе от мысли о духовном превосходстве представления французов принципиально отличаются от наших. Французский дух привержен идее о том, что человеческая натура везде и всегда по сути одинакова. Он верит в существование всеобщих норм, одной из которых является цивилизация. <…> Для француза человек есть прежде всего существо разумное. Рационализм картезианского происхождения и сегодня является одной из самых живых составных частей французского понятия цивилизации» (CEF, 55).