Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

В быту всё выглядит по-другому, о чем говорил и Зибург. «Немец, привыкший к объективности и порядку, часто сетует на отсутствие во Франции и того, и другого, – отметил Курциус на первых же страницах. – Он полагает, что и французы должны страдать от этого. Поскольку этого не происходит, у немца появляется другая причина для изумления, если не раздражения. Француз знает, что в конце концов “несмотря ни на что” всё будет хорошо, что дело решится “вопреки всему”. Он предпочитает не волноваться по поводу “несмотря ни на что” и “вопреки всему”, нежели навязывать дисциплину и порядок, которым природные склонности его соотечественников не покорятся никогда» (CEF, 15–16).

Как совместить «картезианский рационализм» мысли и беспорядок в повседневной жизни? Моррас объяснял это отсутствием монархии, лишившим Францию многих преимуществ перед «тевтонским иррационализмом». Курциус постарался проявить объективность, а не оценивать по принципу «лучше – хуже» или «выше – ниже».

«Для нас идеальным символом культуры является творческая деятельность духа, для французов – сохранение и передача наследства. Для нас в культуре действует закон замещения: она кажется нам последовательностью построений духа, каждое из которых занимает место предыдущего. Француз не приемлет такое понимание истории, видя в нем лишь прерывность и непоследовательность. Для него цивилизация в своем развитии включает все богатства, накопленные в прошлом. <…> Француз гораздо сильнее, чем мы, живет среди воспоминаний прошлого. Мы видим в прошлом историю становления, француз – бытование традиции. <…> Категории его исторического мышления – продолжение, а не развитие. <…> Культ мертвых – одна из сущностных черт французской духовности» (CEF, 62, 310–312).

В чем коренная причина этих различий? Как и многие, Курциус обратился к истокам: «История Германии начинается с бунта против Рима, история Франции – с подчинения Риму» (CEF, 114) – заметим, еще не христианскому.

В Галльской войне кельтское племя арвернов во главе с Верцингеторигом сопротивлялось Юлию Цезарю, но потерпело поражение. В 1867 г. Наполеон III приказал установить памятник галльскому вождю у Алезии – места его последней битвы. Многие французы видели в Верцингеториге национального героя, но, как заметил Курциус, «его поражение означало уничтожение коренного галльского народа. История Франции началась с “романизации”, с потери независимости и исчезновения оригинальной культуры. <…> Римская цивилизация и политика были всеобщими силами большей ценности и масштаба. Галлия сделала их своими, приняв романизацию. <…> Латинский язык, литературу, просвещение, ораторское и драматическое искусство, понятие о государстве и религиозные представления – всё это Галлия получила от завоевателей. Обращение в римский католицизм стало второй “романизацией” и означало новый духовный разрыв с германскими варварами. <…> Она обязана своей цивилизацией римскому завоеванию. Ему же она должна быть благодарна за спасение от варваров. Если бы Галлия не романизировалась, она была бы германизирована» (CEF, 115–116).

Автор попал в больное место национального и исторического сознания – в спор о том, кого с бо́льшим основанием следует считать прародителями французской цивилизации: галлов кельт ского происхождения, галло-романов (романизированных галлов) или франков германского происхождения? По важности его можно сравнить со спором о норманнской теории происхождения русского государства. Во второй половине XIX в. галльскую теорию укрепили труды выдающегося историка Нюма-Дени Фюстель де Куланжа. «Action française» посмертно занесло ученого в свои «святцы» как патриота, торжественно отметив в 1905 г. 75-летие со дня его рождения под аккомпанемент бурной дискуссии в прессе (DAE, 95–212; DVA, 85–93).

Сторонник галло-романской теории, Моррас не противопоставлял галлов римлянам. «Если верно, что мы происходим от воинов Верцингеторига, то и кровь легионеров более не чужда нам. Кто осмелится сказать, что в 80 г. до н. э. Франция уже существовала и что все семена будущей Франции были посеяны в галльскую землю? Но кто осмелится обоснованно утверждать, что в 420 г. н. э., в год вторжения франков, наш национальный характер еще не сложился в общих чертах и что в них не видна современная Франция? Иными словами, Франция существовала до франков, но не существовала до римского вторжения. Чтобы понять и определить французский тип, надо исходить из галло-романского типа, формировавшегося на протяжении пяти веков и впитавшего основательно переработанные варварские элементы. <…> Несравненный героизм галльского вождя, политический и военный гений Юлия Цезаря стали основой нашего народа. Вся французская политика во все времена заключалась в том, чтобы как можно теснее сближать и сочетать их» (DAE, 30, 49).