Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Римское завоевание привело Курциуса к выводу о «вторичном характере французской цивилизации» (CEF, 300), который вряд ли понравился французским читателям, особенно в такой форме: «Романизированные галлы получили полностью сформировавшуюся и определившуюся культуру, поэтому их цивилизация сохранила “вторичный”, “производный” характер. Но не следует забывать, что сама римская цивилизация была культурой вторичного типа, возникшей в результате принятия умственного мира Греции и его приспособления к италийским народам. Таким образом, французская культура вторична по отношению к вторичной» (CEF, 301).

Несмотря на это, «Эссе о Франции» приняли хорошо. Критик Андрэ Левинсон (Андрей Левинсон из круга «Аполлона» и друг Гумилева) назвал Курциуса «единственным (немецким. – В. М.) писателем, который видит во Франции личность, живое и гармоничное единство», а книгу – «великолепным по ясности и эрудиции очерком французской цивилизации»[280]. Признав, что «автор одушевлен искренним желанием согласия между Францией и Германией» (HMD, 191), Массис посвятил бо́льшую часть отклика (HMD, 191–205; исправленный вариант: HMG, 169–177) пересказу его идей, почти не возмущаясь, но лишь указывая на различия. Однако, обратившись к статье Курциуса о Гёте, которого тот назвал не просто классиком, но «немецким и протестантским классиком», сделал неутешительный вывод: «Немецкая наука, немецкая мораль, немецкий класицизм, всё пропитано индивидуалистическими представлениями. Немец и не-немец – вот норма, о которую всё разбивается. Мы находим ее в целости и сохранности у Курциуса, несмотря на все усилия понять нас. И не без грусти замечаем, что его попытка обречена на бесплодие и беспомощность. Если даже исполненные самых лучших намерений писатели по ту сторону Рейна отрывают Гёте от человеческого общества, чтобы сохранить его для Германии и протестантизма и затем вернуть миру как германского классика, – и если Курциус таким образом рассчитывает потрудиться на благо духовного единства, навсегда оставим надежду на обретение единого языка и обеспечение мира во всем мире» (HMD, 204–205).

Иными словами, диалог возможен только на наших условиях. А Германия решительно выставила свои.

Рецензируя в декабре 1934 г. книгу Массиса «Споры», включавшую статьи о Зибурге, Курциусе и Шпенглере, Бразийяк отметил у всех троих «древнее германское язычество, которое не смог победить Карл Великий, а до него – легионы Вара». Что же «соединяет Вальпургиевы ночи Гитлера с весенними праздниками в честь древних земных божеств»? «“Уверенность сомнамбулы”, твердость во взгляде и походке, которые Шпенглер считает чертами великого государственного мужа, одержимость силой без разума, точнее, по ту сторону разума, как она уже находится по ту сторону добра и зла. Всё это мы находим описанным у философов раньше, чем оно воплотилось в Гитлере. Эта опасная музыка предназначена другим народам, которых мы никогда не поймем»[281].

Послесловие

Публицисты «Action française» одними из первых во Франции не только услышали «музыку» Гитлера, но обратили внимание на ее опасность после успеха нацистов на выборах 1930 г. в Рейхстаг. «Привыкшая тридцать лет пристально следить за силами Германии, L'AF с первых дней распознала в будущем канцлере символ возрождающейся германской воли», – писал в 1942 г. Ребате, порвавший с Моррасом и вставший на сторону Гитлера (RMF, 22).

Изменилась ли позиция «Action française» в отношении Германии после прихода нацистов к власти? Принципиально не изменилась – степень ненависти и страха осталась прежней. Действия Гитлера вызывали неприятие, поскольку усиливали Германию и делали ее более опасной для Франции. При всем своем антикоммунизме Моррас, Доде, Бенвиль и Массис отказывались видеть в Гитлере потенциального союзника против «азиатского большевизма» и тем более «защитника Запада», поэтому не жалели резких выражений в адрес «кучки французских консерваторов, слишком восприимчивых к мертвецким красотам берлинской диктатуры» (VCM, 375).

После поражения Франции многие бывшие моррасианцы стали «коллаборантами» – бывшие, потому что Моррас отлучил от «Action française» тех из них, кто сам не порвал с движением. Для некоторых это было тяжело, например, для Бразийяка, писавшего в августе 1942 г. Массису: «Я сохраняю огромное восхищение и даже привязанность к Моррасу, каково бы ни было отношение L'AF к нам», т. е. к «коллаборантам» (MNT, 264). Компромиссов Моррас не признавал до самой смерти, даже если это могло облегчить его участь. Поэтому о нем с равной ненавистью писали «коллаборанты» оккупированного Парижа и голлисты и коммунисты после освобождения.