Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь

Жозе, скоро мы будем вместе. Совсем скоро. Удивительно, что сейчас, в конце такой долгой жизни, целиком отданной моему пансиону и моим детям, я снова думаю только о тебе. Я забыла лица всех своих учениц, но твое лицо помню с пугающей ясностью. Вот сегодня утром, проснувшись, так отчетливо увидела тебя ранним утром в Лакене, что даже подумала, что, наверное, еще сплю или уже умерла. Но нет – просто вспомнила ясный день на исходе августа, когда мы чуть свет убежали из дома, где ты жил, чтобы нас никто не заметил. Я тогда солгала тете, что переночую в городе у родственников. Вставало солнце, трава была сухая, без росы, как бывает только в конце лета, ты прилег на опушке, заложив руки за голову, и по твоим волосам полз маленький муравей. Я и сейчас ощущаю запах увядающей после жаркого лета листвы, упавших на землю мелких зеленых яблок (ты один мог есть их и улыбаться) и горько-сладкой полыни, вижу твои густые черные волосы с заблудившимся в них муравьем и протягиваю руку, чтобы дотронуться до них. Забываю, что было вчера, куда спрятала молитвенник и положила чепчик, а вот наши дни той ранней осени, еще ничего не предвещавшей, помню по минутам. И закрываю глаза, ухожу туда и не хочу возвращаться.

Дочь и Константин спрашивают, не надо ли мне чего. А мне надо только одного: чтобы меня никто не беспокоил и не мешал вспоминать тебя. Интересно, если бы Бог позволил нам прожить вместе всю жизнь, любила бы я тебя столь же сильно и страстно, как теперь? Думаю, что да.

Я готова к уходу из этой жизни, я устала от нее. Слишком много обязанностей и слишком мало радости. И даже чувство выполненного долга не приносит облегчения. Я была верной и заботливой женой, с возрастом из начальницы пансиона превратилась в безгласного личного секретаря своего мужа, нашу с Константином золотую свадьбу широко отмечали, о ней даже писали в городской газете – но был ли мой муж счастлив со мной? Не знаю. Когда прошло влечение, наша отчужденность друг от друга стала очевидной для нас обоих, надеюсь, что хотя бы не для детей и домочадцев. Впрочем, дети давно выросли, у них собственные семейные проблемы, и им, в сущности, до нас теперь нет никакого дела. Я чувствую это во время ежеутренних посещениий дочери, которая как будто отбывает повинность, задавая мне одни и те же вопросы, и редких визитов сыновей, у которых при виде меня лица приобретают такое озабоченное выражение, как будто в доме пожар и надо бежать за водой. Особенно это было заметно пару дней назад, когда все пришли поздравить меня с Рождеством, да еще привели внуков. Я чувствовала себя смертельно усталой, а люди вокруг меня откровенно недоумевали, почему вместо веселья и радости им надо стоять возле кровати старой больной женщины и изо всех сил изображать скорбь оттого, что для нее это Рождество последнее. Хотя, в сущности, по этому поводу не скорбят ни они, ни я. Константин целыми днями что-то читает и пишет и заходит проведать меня тоже исключительно из чувства долга. Ах, ты бы на его месте не отходил от меня ни на минуту, я знаю! Вот и оказывается, что в старости и болезни любовь еще нужнее, чем в молодости и силе. Долг давно уже стал главным содержанием нашей семейной жизни, распорядился ею по-своему, и хотя есть маленькая надежда на вознаграждение за терпение в вечности, меня это не утешает. Да и не ждут меня там с распростертыми объятиями: слишком много грехов, о которых знаем только Он и я.