Шарм

Аплодисменты оглушительны – но крики тех, кто теснится у сцены, звучат еще громче.

Стоящий рядом со мной Оребон бормочет:

– Кажется, я влюбился.

И я не могу удержаться от смеха, когда Луми соглашается:

– Я тоже.

Но я не могу отвести глаз от Хадсона. Он стоит, явно не зная, следует ли ему покинуть сцену и что делать дальше. Бросив на меня отчаянный взгляд, произносит одними губами:

– А что теперь?

И правда – что теперь?

Я делаю глубокий вдох и говорю Кауамхи:

– Думаю, он уже достаточно разогрел аудиторию.

Хадсон вышел туда ради меня. И теперь я должна поддержать его – это самое малое, что я могу сделать.

Так что я беру нечто, отдаленно напоминающее тамбурин – наверняка даже я с ним справлюсь, – и выхожу на сцену.

Оребон тут же начинает играть песню, которую они репетировали, пока мы спускались с горы, и становится за мной, а Кауамхи и Луми начинают петь. Плечи Хадсона расслабляются, и он начинает аккомпанировать им на гитаре, но при этом быстро перемещается за спины остальных. Сами же трубадуры явно чувствуют себя комфортно, находясь в центре внимания.

И они поют хорошо. По-настоящему хорошо.

Песня заканчивается быстро, и вот мы все уже улыбаемся, уходя со сцены под оглушительные аплодисменты.

Когда мы вновь оказываемся за кулисами, Кауамхи, Оребон и Луми наперебой болтают о размере толпы зрителей и обсуждают, как здорово все прошло. Хадсон же пока не произнес ни слова.

Он просто проходит за кулисы, кладет свою гитару туда, где она лежала, и при этом избегает смотреть мне в глаза. Когда он засовывает руки в карманы и начинает возить подошвой ботинка по деревянному полу, я вдруг понимаю, что он нервничает.

Это случается с ним очень редко, так что я вообще не ассоциирую с ним такое состояние, как нервозность, но, поняв, в чем дело, я подхожу к нему, обнимаю его за талию, прижимаюсь щекой к его груди и шепчу:

– Спасибо.

Он колеблется, затем медленно, очень медленно вытаскивает руки из карманов и тоже обнимает меня.

– Я достаточно хорошо исполнил песню Гарри? – спрашивает он, и я чувствую на макушке его теплое дыхание.

Я улыбаюсь:

– Гарри до тебя далеко.

Он усмехается:

– Надеюсь, труппа не обижается на меня за то, что я ненадолго переключил на себя внимание публики.

– Ты шутишь? – Я немного отклоняюсь назад, продолжая улыбаться: – Кауамхи едва не бросила в тебя свои трусики. Как и Оребон, и Луми.

Хадсон приподнимает одну бровь, глядя на меня своими синими глазами, бездонными, как океан, и спрашивает:

– А как насчет тебя?

Год, проведенный в обществе Хадсона, научил меня, что этого парня надо всегда держать в тонусе.

А потому я умильно качаю головой и бормочу:

– А кто сказал, что они вообще на мне есть?

На секунду его глаза широко раскрываются, а затем в его взгляде появляется нечто такое, что выбивает меня из колеи, несмотря на беззаботность, которую я старательно изображаю. Нечто хищное, грозное – и волнующее.

Мое сердце бьется, как дикий зверь в клетке, в моих ушах ревет кровь. Я делаю несколько глубоких вдохов и приказываю себе успокоиться. Говорю себе, что, вероятно, он просто проголодался.

Словно он все еще может читать мои мысли, он переводит взгляд на мои губы, затем на ямку у основания моего горла, где бешено бьется пульс. Он пристально смотрит на нее, отчего мое сердце начинает колотиться еще быстрее, и могу поклясться, я вижу кончик клыка, царапающий его нижнюю губу.

Воздух между нами становится сухим, как трут, и я знаю, что любой мой жест может воспламенить его.

Но затем Хадсон делает вдох, и хищник куда-то исчезает.

Он делает шаг назад, затем еще один, пока я не перестаю ощущать жар, исходящий от его тела.

Но я не успеваю оплакать эту потерю, поскольку его взгляд перемещается на нечто, находящееся над моим правым плечом, и он не моргнув глазом говорит:

– А вы, должно быть, мэр этого города.

Глава 75 Café Lotta Say

– Хадсон –

Черт побери.

Я только что вышел на сцену на глазах у сотен незнакомых людей… по собственной воле. После чего, чтобы неловкость усугубилась до космических масштабов, выбрал не абы какую песню, а песню о любви. Любимую песню Грейс.

А затем спел эту песню ей.

Как полный придурок.

Когда я вернулся за кулисы с неистово колотящимся сердцем и трясущимися руками, мне едва удалось удержаться от того, чтобы перенестись в ближайший туалет и выблевать бутылку воды, которую я по глупости выпил до этого.

Но затем Грейс обняла меня, и, черт возьми, я позволил себе надеяться.

А затем она прикололась, намекнув, что на ней нет трусиков… и все будто исчезло. Просто исчезло. И бушующее пламя мигом выжгло весь кислород.

И я позволил себе думать, что она нужна мне, нужна больше, чем воздух.

И, конечно же, этот мудак-мэр выбрал именно этот момент, чтобы поговорить с нами.

Если бы нам не было нужно получить его разрешение, чтобы остаться в Адари, я бы сгреб Грейс в охапку и перенесся в наш номер так быстро, что он бы засомневался в том, что мы вообще здесь были.

– Да, я здешний мэр, – отвечает он, повысив голос, чтобы перекрыть раздающиеся со сцены звуки флейты. – Давайте пройдемся, лады?