Шарм, или Последняя невеста

– Не уходи… – шепчет Генри, пробуждая низким и хриплым голосом табун боязливых «мурашек» на спине. Потом еще что-то бормочет, неразборчиво, но так надрывно и горько, что я подаюсь к нему ближе.

– Север, – пытаюсь окликнуть, но понимаю, что он спит. Это просто дурной сон. Генри тоже устал, и я понимающе не тревожу его больше и выбираюсь из постели.

Все эти дни он был нежен, ласков, но ничего не требовал взамен. Только целовал в висок перед сном и ласково будил по утрам, невесомо касаясь губ. Приносил чай из ромашки с теплыми пампушками с жидким медом. Ни одной попытки затянуть меня в постель, принудить или совратить. Будто ему это стало неинтересно, но и мне было не до того. Я провалилась в черную кашу своих переживаний. Да, я понимала, что отец не вечен, что его слабый организм когда-нибудь сломается, но никогда не думала, что это случится вот так резко. Как спуск курка, и выстрел прямо в сердце. Больно же!

Накинув махровый халат, тяжело иду в ванную. Хватаюсь за мебель и прохладные стены дома, что стал совсем родным уже.

Сколько дней прошло, как мы вернулись?

Умываюсь прохладной водой и возвращаюсь в комнату, к окну. Я, кажется, бесконечно спала недели две и сейчас будто очнулась по чьему-то приказу. Новый год скоро, но совсем не хочется праздника.

Хожу из угла в угол и стараюсь не подпустить к сердцу тоску. Папа не хотел бы, чтобы я бесконечно мучилась. Я должна смириться и отпустить, поверить, что где-то там, на небесах, ему лучше, чем здесь, на земле, – прикованному к постели.

Но меня другое мучает. Мой брат – Артур? Мы выросли с ним рядом, дружили, я тянулась к нему, словно что-то чувствовала. Но зачем этот обман? Тетя пыталась со мной поговорить после больницы, приходила к нам домой, просилась, но я оттолкнула ее, прогнала. Ведь эта новость убила папу, я была уверена.

– Не могу, – слабо шепчет Север и, постанывая, переворачивается на другой бок. Подхожу ближе и немного наклоняюсь над ним. Темно-каштановые волосы слиплись от пота, Север бледный, как мертвец, пальцы неистово стискивают одеяло. – Валери… прости меня. Нельзя было… Я виноват…

В свете луны его кудри переливаются синим, а на лбу выступают болезненные бисеринки пота. Трогаю ладонью кожу и понимаю, что он безумно горит. Плавится.

Сбегаю в кухню, где есть шкаф с лекарствами. Нахожу шипучку и градусник, но на лестнице останавливаюсь и, бросая все это на стол, вылетаю на улицу.

– Егор! – тарабаню в сторожку.

Охранник появляется через несколько секунд. На лице ни тени сна: будто он робот и никогда не отдыхает. Всегда с иголочки, подтянут и холоден в эмоциях.

– Генри горит, врача нужно, – тараторю и сжимаю перед грудью трясущиеся руки.

– Конечно. Беги в дом, – строго ворчит Егор, – совсем раздетая вышла. Меня хозяин прибьет, если еще ты заболеешь.

Киваю и возвращаюсь. Я даже не заметила, что выскочила в одном халате и в сапогах на босу ногу.

Включаю чайник, готовлю ромашку, чтобы сделать согревающий напиток, лечу наверх. Руки трясутся, что у алкоголички, а под коленями будто нашпигованные иголками клубки.

Невыносимо тревожно, так тревожно, что на пороге комнаты меня скручивает яркой вспышкой предчувствия. Плохого, темного и глубокого. Только не Генри, прошу тебя, Боже. Я все сделаю, но не забирай.

Температура под сорок, жених не отзывается на прикосновения и голос. Бормочет что-то бесконечно о прощении, о том, что не хотел, что виноват. Я не вслушиваюсь, и так сердце не на месте, не хочу забивать голову лишними тревогами и сомнениями. Для меня поступки важнее слов.

– Лера… – после нескольких долгих минут моего беспокойного метания по комнате, Генри неожиданно приподнимает веки и смотрит прямо на меня. – Я подвел тебя, – сипло, устало, словно прощается.

– Север, я тебя съем сейчас, – помогаю привстать, придерживая его тяжелые, как гири, плечи, даю ему шипучку разбавленную ромашковым чаем и сама трясусь, потому что не представляю жизни без него.

– Подавишься, – слабо отвечает и, сделав короткий глоток, откидывается на подушку, прижав мою руку. – Иди отдыхай, со мной ничего не случится, – приподнимает плечо, чтобы выпустить меня. Усмехается слабо.

– Ты горишь, будто в тебе вулкан проснулся. Не смей меня гнать, а то рот скотчем заклею, дырочку прорежу и буду через трубочку поить.

– Иди сюда, – шепчет он и шевелит пальцами, но поднять руку не может. Я наклоняюсь и прижимаю к его груди щеку. Сердце так редко бьется, так слабо, что меня это пугает еще больше.

– Что с тобой, хозяин ромашек?

– Не беспокойся. До утра все пройдет, – тяжело и с хрипом отвечает, кладет руку на мою голову и неожиданно резко дергает волосы. Ладонь слетает на кровать, не выдержав собственного веса. Генри начинает дрожать и дергаться.

Я вскакиваю. Кричу что-то, трясу его за плечи. Генри закатывает глаза и сжимает простынь побелевшими пальцами. Я в панике не понимаю, что делать, просто выкрикиваю бесконечно его имя.

Потом в плечи впиваются чужие руки, я слышу мужские голоса. Кто-то выводит меня в холл и насильно сажает за стол. В руках появляется чашка кофе, и густой голос приказывает: