Шарм, или Последняя невеста

– А может, я болен без твоих рук и поцелуев? – выпускаю со стоном, когда она окольцовывает меня пальцами.

Валерия затихает. Золотые волосы, как теплая карамель, разлеглись по спине и плечам, голубые глаза от влаги становятся ярко-синими, а густые ресницы слиплись и покрылись капельками воды, как трава росой.

Ромашка тихо выдыхает, отодвигается немного и целует-покусывает мою грудь. Дышит, обжигая меня порывистостью, прикасается ко мне, будто боится, что я – стекло и растрескаюсь от давления.

Накрываю ее ладонь своей и показываю нужное движение. Она подхватывает, понимает. Пересаживается удобней. Тянется губами в груди, ласкает кожу и оттягивает пульсирующий сосок. И шалит пальцами: вниз-вверх, широко, до предела.

К горячей волне желания добавляется острое ощущение необходимости, необратимости происходящего.

– Ты мне нужна вся, ромашка. Иди ближе, – тяну ее за талию, она легкая, как пушинка, податливая, как полимерная глина. Душ бьет куда-то вниз и согревает дно кабины теплым потоком.

Лера поднимается, но почти сразу опускается, наполняя себя мной. Тело прошибает искрами. Яркими и ослепительными.

Мы качаемся, будто на волнах. Лера ведет, берет на себя темп и рывки. В ней горячо и уютно. Плотно. И каждое прикосновение выбивает из моей груди стон.

– Скорее, Валери, я больше не могу…

Она выгибается, стискивает пальцами мои плечи и вскрикивает от импульса. От ее упругости и тесноты меня накрывает быстрее, чем ожидаю, а сил отодвинуть Леру не хватает, и я кончаю в нее. Наполняюсь силой. Бесконечно-дикой и мощной.

Глава 40. Валерия

Через два часа Генри с аппетитом ест куриный бульон, а потом помогает перестелить грязное белье. Мы вместе спускаемся в прачечную, где он зажимает меня на стиралке.

– Лера, ты разгоняешь мою кровь до сумасшедшей скорости, делая ее ядовитой и горячей.

– Если ты не будешь валяться трупиком, я рада дарить себя бесконечно. Только бы это помогало.

– Я же тебя выпью, – Север ласкает меня пальцами, раздвигает ноги и входит стремительно и напористо.

– Пей, – не сдерживаю стон и подаюсь ему навстречу. Его кожа горит под пальцами, его сила пронзает меня, переплетается с шармом, что все еще вьется кружевом вокруг наших тел. Иногда я вижу его с синим отливом, но чаще он мерцает красным. Кровавым.

Через час после нашего быстрого секса на стиралке, мы ласкаем друг друга на кухне, но неожиданно возвращается Давид и чуть не спотыкается на пороге, когда замечает, как активно мы с Севером пересаживаем цветы из кульков.

У меня щеки горят, ноги сводит от пульсации, а каменный стояк Генри прячется за моей спиной.

– Эм… доброго вечерочка, – врач одет в джинсы и свитер под горло темно-синего цвета, что очень подчеркивает цвет его глаз. Он без халата и марлевой повязки, но больничный саквояж прихватил. – Я думал, что у нас тут умирающий, а они, – удивленно разглядывает, как мы приобнялись и сплелись около миски с землей, – тут бессовестно садоводством занимаются.

Я смеюсь и прячу покрасневшее лицо у Севера на плече, а он прикусывает прядь моих волос.

– У меня дома есть свои лекарства, так что… зря ты, Давид, беспокоился.

– Фух, – мужчина присаживается к столу. Смотрит с интересом, цокает языком. – Но мы с тобой должны поговорить. Анализы показали, что ты здоров, как бык, но я не слепой, видел умирающего в постели. Сердечным ритм ниже сорока был и температура на верхней отметке. Ничего не хочешь объяснить?

Генри мотает головой.

– Вот вообще не хочу.

Врач хлопает ладонью по столу. Не злобно, просто будто отмахивается.

– Я тебя слишком давно знаю, чтобы верить так безрассудно, Ген-ри, – в голос Давида просачиваются сталистые призвуки. – Отцепись от сладкой невесты на несколько минут, я тебя послушаю.

Север сначала мнется, даже ерзает где-то позади меня, но потом шепчет мне в ухо:

– Он же не отстанет?

– И не мечтай, – друг приподнимает бровь и идет к чайнику. – Где у вас тут зеленый?

– Поищи на полке над головой, – говорю я и поворачиваюсь к Генри. – У тебя точно все в порядке? Пусть он посмотрит, вдруг это временное облегчение.

И он соглашается. Отряхивает ладони от земли, сжимая меня между руками, а потом целует. Не стесняясь, глубоко, настойчиво, так жестко, что, когда он отступает, мне приходится привалиться спиной к столу и попытаться не упасть от головокружения.

Север быстро ополаскивает руки и снова подбирается ближе.

– Я скоро, – проводит большим пальцем по нижней губе, оставляя капельки влаги на коже, и скрещивает наши взгляды. Застываем на долгие секунды, пока Давид не начинает многозначительно кашлять.

– Я его не украду, – смеется он через плечо и сразу исчезает в холле.

Выставляю цветы на подоконник, подливаю им свежей воды и, прибрав рыхлую землю в пакет, присаживаюсь за стол.

Тоскливо осознавать, что папы больше нет. Дом придется продать за долги по бизнесу, да и магазины тоже. Так жаль, что любимое дело отца перейдет кому-то другому.