Шарманка

Над крышами месяц пустой бродил,
Одиноки казались трубы…
Грациозно месяцу дуралей
Протягивал губы.
Видели как-то месяц в колпаке,
И, ах, как мы смеялись!
«Бубенцы, бубенцы на дураке!»
. . . . . . . . . .
Время шло, – а минуты остались.
Бубенцы, бубенцы на дураке…
Так они заливались!
Месяц светил на чердаке.
И кошки заволновались.
. . . . . . . . . .
Кто-то бродил без конца, без конца,
Танцевал и глядел в окна,
А оттуда мигала ему пустота…
Ха, ха, ха, – хохотали стекла…
Можно на крыше заночевать,
Но место есть и на площади!
. . . . . . . . . .
Улыбается вывеске фонарь,
И извозчичьей лошади.

«Говорил испуганный человек…»

Говорил испуганный человек:
«Я остался один, – я жалок!»
. . . . . . . . . .

Но над крышами таял снег,
Кружилися стаи галок.
. . . . . . . . . .

Раз я сидел один в пустой комнате,
шептал мрачно маятник.
Был я стянут мрачными мыслями,
словно удавленник.
Была уродлива комната
чьей-то близкой разлукой,
в разладе вещи, и на софе
книги с пылью и скукой.
Беспощадный свет лампы лысел по стенам,
сторожила сомкнутая дверь.
Сторожил беспощадный завтрашний день:
«Не уйдешь теперь!..»

И я вдруг подумал: если перевернуть,
вверх ножками стулья и диваны,
кувырнуть часы?..
Пришло б начало новой поры,
Открылись бы страны.

Тут же в комнате прятался конец
клубка вещей,
затертый недобрым вчерашним днем
порядком дней.
Тут же рядом в комнате он был!
Я вдруг поверил! – что так.
И бояться не надо ничего,
но искать надо тайный знак.

И я принял на веру; не боясь
глядел теперь
на замкнутый комнаты квадрат…
На мертвую дверь.

. . . . . . . . . .
Ветер талое, серое небо рвал,
ветер по городу летал;
уничтожал тупики, стены.
Оставался талый с навозом снег
перемены.
. . . . . . . . . .
Трясся на дрожках человек,
не боялся измены.

Пиесы

Нищий Арлекин

ПЕРСОНАЖИ.

Арлекин.

Учительница 30-ти лет.

Дети 6-ти, 7-ми лет.

Мать.

Прохожий.

Кокотка.

Толпа.

Солидный господин из публики.

Картина первая

Над трубами тянутся по червонному небу тучевые и дымные полосы. Ненастный вечер. Петербургский особняк. У барского подъезда сидит Арлекин в трико и бубенцах и следит глазами прохожих.

Проходит учительница.

Музыка доносится точно издали: к началу разговора смолкает, как бы уносимая ветром.

Арлекин.

Позвольте вас проводить.

Учительница.

Нахал!..

Торопится

Арлекин.

Ах, нет, пожалейте, позвольте вас проводить – только издали…

Учительница.

И нигде не видно городового.

Арлекин.

Немного ломаясь.

Моя осенняя любовь…

Учительница.

Оставьте!..

Арлекин.

Убедительно и с непонятной силой.

Королева!..

Учительница.

Молчит.

Арлекин.

Я люблю, – вы так красивы… Вы всегда так прекрасны в осенние вечера?

Учительница.

Как бы в исступлении.

Насмехаетесь! Еще насмехаетесь… Я одинока, девушка, худа, я получаю двадцать рублей, как кухарка; я устала, я охрипла… Вы слышите, я охрипла на вечных уроках; мне не могут сниться фантазии.

Арлекин.

Ах, нет, вам это только так кажется… У меня была мечта… это – Вы.

Учительница.

Медленно оглядываясь.

У вас черные ресницы и большие глаза на бледном лице умирающих и детей…

Арлекин.

У меня черные ресницы и большие глаза умирающих детей.

Учительница.

У вас печальное выразительное лицо.

Арлекин.

У меня печальное выразительное лицо.

Учительница.