Шартрская школа

Синдон, сменивший белизну на зелень, который дева, как она потом сказала, соткала бесшовно, не обесцененный подлой материей, утонченным искусством играющий, служил ей плащом. Обильно распещренный запутанным узором, цветом своим он напоминал о воде. На нем излагала прихотливая живопись природу водных животных, на различные разделенную виды.

Там кит, со скалами соперничающий утесной своей огромностью, напором башневидного тела таранил крепостцы кораблей. Там морской пес, двояким образом опровергая двусмысленный намек на лай в своем имени, ибо он никогда не разражался лаем, ловил зайцев своего рода[922] в чащобах моря. Там осетр[923], несравненный по знатности своего тела, благословлял им царские столы. Там сельдь, рыба распространеннейшая, несметностью своих стай утоляла голод бедных. Там камбала сладким вкусом своего тела искупала отсутствие мяса в строгую пору Четыредесятницы. Там кефаль сладостными приманками своей плоти обольщала вкушающих. Там форель, в заливы морские входящая, в пучине окрещенная, обретала имя лосося. Там дельфины вступительным своим появлением предрекали кораблям грядущие выпады моря. Там в чреслах Сирен зрелась рыба, в лице — человек[924]. Там Луна, собственным светом обделенная, словно от зависти вымещала свою обиду на моллюсках, которые, как будто их тела терпели от новолуния, платились за бедность Луны[925].

Этим жителям морской области отведена была средняя часть ее плаща. Остальная часть одеяния содержала странствующих рыб, которые, блуждая в различных потоках, избирали себе жилище в отечестве пресной воды. Там щука, взыскивая, как тиран, а не требуя должного, ввергала подданных в темницу своего тела. Там усач, немало славный достоинством своего тела, запросто жил с рыбной чернью. Там алоза, спутница вешней поры, среди услад весны принося усладу своего вкуса, приходом своего тела приветствовала человеческое нёбо. Там минога, многочисленными порами пронизанная, устраивала введения к лихорадочным трапезам. Там угорь, подражающий природе змеи, по некоему сходству черт казался ее внуком. Там окунь, в доспехе, созданном дротами шипов, меньше страшился нападений водяного волка. Там голавль набухшей головой возмещал недостающее его невеликому телу. Все они, тропом живописи на плаще изящно начертанные, благодаря чуду рельефности казались плавающими.

Риза пестротканая[926], шитьем распещренная, заключала под собою девичье тело. Звездами многих красок сияющая, собранная в складки, чтоб материя стала плотней, она усердствовала изобразить земную стихию. На первой части этого платья человек, отлагая вялость чувственности, прямым ристаньем рассуждения проницал в небесные тайны. В этой области риза, разодранная на части, являла ущерба своего бесчестье[927]. Однако в остальных местах ее части, согласованные изящной связностью, не претерпевали разделительного несогласия. На них некими чарами живописи призваны были к жизни земные животные.

Там слон, вздымающий в воздух огромность чудовищного тулова, сложным процентом удваивал тело, вверенное ему Природой. Там верблюд, безобразный шершавостью раздутого тела, служил нуждам человека, как наемный слуга. Там рога, замещая шлем, казалось, ополчали буйволиное чело. Там бык, копытами землю терзая, мычаньем гремя, возвещал о бойцовской своей пылкости. Там волы, отвергая бычью воинственность, словно селяне, стремились к низким трудам.

Там конь, гонимый кипучей отвагой, соратник своего всадника, раздроблял копье вместе с врагом. Там осел, докучая ушам бездельными криками, музыкант по антифразису[928], допускал варваризм в музыку. Там единорог, уснувший на девичьем лоне, от вражеских рук во сне обретал сон смерти[929]. Там лев, ворча рыкающим напевом в уши своих чад, дивным заклинаньем природы раздувал в них огонек жизни[930]. Там медведица, вратами ноздрей извергнувшая безвидных детенышей, стилом языка, усердно их вылизывающего, придавая им очертанье, наделяла их лучшим обличьем[931].

Там волк, украдкой принимая роль вора, заслуживал вознестись на перекладине виселицы. Там пард, открытым разбоем неронствуя, бесчинствовал средь овчего народа, не только одежды, но и самую их сущность похищая. Там тигр истязал государство скотьих граждан непрестанным пролитием невинной крови. Там онагр, сбросив ослиное рабство, властью Природы раскрепощенный, жил на гордых горных высях. Там вепрь, с перунным оружьем клыков, продавал псам свою смерть за несметные раны. Там пес, мнимыми ранами терзая воздух, кусал ветер жестокими зубами.