Шартрская школа

Что же такое Лести притирание, как не даров вымогание; что потеха с похвалами, как не насмешка над прелатами; что славы сияние, как не их осмеяние? Ведь хотя обычно речь — верный толкователь разумения, слова — верные души изображения, лицо — знаменье желания, язык — пророк ума, льстецы отделяют от желания лицо, от души слово, от ума язык, от разумения речь широким промежутком несовпадения. Ибо улыбаются они внешней побелкою хвалы многим, над коими потешаются внутренней ухмылкою ума. Снаружи ласкающим одобрением восхваляют они многих, кого внутри обманывают опровергающим осмеянием. Снаружи рукоплещут с девическим видом, внутри язвят скорпионьим жалом. Снаружи изливают медвяный ливень лести, внутри извергают злословия бури».

Тогда я, сдерживая непрерывное ристание ее рассказа, сказал: «Я хотел бы, чтоб городок моего ума оснастила ты разумными укреплениями твоей науки противу фурийного воинства этих пороков».

Тогда она:

XV

«Чтоб из-за Сциллы омута жадного[1053]
Не кануть в безднах похоти сумрачных,
Браздою меры нёбо взнуздай свое,
Плати утробе дани умеренней.
Скудней пусть льются ливни Лиэевы[1054]
Проходом глотки; чашу ты Вакхову
Впивай скупее, чтобы казалося,
Что лишь лобзают чашу уста твои.
Пускай гордыню Вакха вода смирит,
10 Умерят реки Вакхово бешенство;
Пускай с Лиэем вступит Фетида в брак[1055]

,Чтоб самовластье мужа стянуть уздой.
Пускай трапеза редкая, скромная
Растопчет ропот плоти заносчивой,
Чтобы слабее впредь угнетал тебя
Тиран, надменно в плоти сей правящий.
Дай Купидону цепкому праздным стать.
Узду влеченья ты обуздай в себе,
Да жало плоти[1056] слабнет, коснящее,
20 Да обретется духу служанкой плоть.
Задвижки к двери взгляда прибавь своей,
Взнуздавши очи, чтобы с бесстыдною
Не рыскал ловлей взор их, вовне уйдя,
И о добыче вести не нес уму.
Коль опьяняет души к стяжанью страсть,
Пусть гонят деньги из помышленья вон,
Пускай тщеславье чует триумф ума,
Пусть Купидона шея преклонится.
Пускай подолгу запертыми в мошне
30 Не будут деньги, в праздной сонливости,
Без пользы людям — пусть они бодрствуют,
Служа богатым, стражею честности.
Коль час приспеет, место потребует,
Пусть погребенны груды поднимутся,
Пускай извергнет все из себя кошель.
Пусть служит всякий дар справедливости.
Попрать коль хочешь шею кичения,
Тщеславья вихри, дух наш крушащие,
Помысли тяжесть тленного жребия,
40 Заботы жизни, смерти апокопу».

XVI

Когда речь Природы выступала этой тропой особого наставления, вот, муж предстал нашим очам, явившись с чудесной внезапностью, без всякого предварительного знака. Казалось, он не подвержен закону никакого возраста: то цвел он весною юношеских лет, то черты зрелого возраста говорили о его серьезности, то казалось лицо его распаханным бороздами старости. И как лицо его зыбилось, замещая один возраст другим, так и его неопределенную стать то более сжатая мера удерживала в скромности, то определение уравновешенной средины увеличивало скудный его рост, то, с дерзостным размахом вздымаясь, соперничал он с высочайшими из исполинов[1057].

В лице его ни следа не показывалось женственной мягкости, но только мужественного достоинства царила властность. Лицо его ни ливнями плача не заливалось, ни от игривого смеха не яснело, но, тому и другому чуждое, немного больше склонялось к слезам. Волосы, однако, вступившие в перемирие с беспорядком, свидетельствовали о прилежании искусного гребня. Они были убраны с умеренным тщанием, чтобы, начни они блуждать в необычной прическе, не показался он опустившимся до женственной изнеженности. И чтобы пространство лба не было погребено под облаком локонов, кончики прядей ощутили укус ножниц.