Шатровы (Книга 1)

Кедров щурился на него с нескрываемой издевкой, - единственный в мире человек, от которого Арсений Шатров стерпливал этакое!

- Слушай, Арсений, ты читал в морских романах, что в старину капитаны парусных кораблей брали будто бы на борт своего корабля бочки с дешевым маслом? Как только слишком опасными становились удары разбушевавшихся волн, так сейчас же масло из этих бочек выливали за борт. И волны вкруг корабля стихали. Читал?

- Ну, читал. Что ты этим хочешь сказать?

- А то, что все эти твои демосфены и златоусты Таврического дворца они как раз эти бочки с дешевым маслом и есть: изливайте, голубчики, из гортаней своих дешевое маслице своих думских речей и запросов, мягчите удары народного моря о царский престол! И можешь не сомневаться: придет их час, этих "бочек", и полетят они за борт. Как только море поспокойнее станет!..

А когда оно так и случилось, как предрекал Кедров, и обе Думы - и I и II, - окриком и пинком Столыпина были прогнаны из Таврического, Кедров как-то сказал Арсению Тихоновичу:

- Ну, вот тебе и трибуна твоя! Нет, мы так считаем, большевики: баррикады, они трибуну подпирают! Да и чем баррикада не трибуна?! С нее слышнее: весь мир в девятьсот пятом, в декабре, слышал, как русский рабочий класс с краснопресненской трибуны с "самодержцем всея Руси" разговаривал! За малым корона с его башки не слетела от этого "разговора"!

И Шатров тогда не нашелся что ответить. Помолчав, угрюмо сказал:

- Что ж! Ты был прав. Прямо как ясновидец! А я вот, признаться, не ожидал от правительства такой подлости, такого вероломства. Ведь это же черт знает что: созывать представителей народа, объявлять выборы в новую Государственную думу и в то же самое время вешать и вешать людей, творить бесстыднейшие политические убийства своих граждан! Хороша гласность, хороша свобода слова и собраний с намыленной веревкой, со "столыпинским галстуком" на шее! Нет, нет, теперь и я скажу: против таких господ все позволено: и бомба и револьвер! И не удивлюсь, если тысяча девятьсот пятый повторится. Нет, не удивлюсь. И даже очень, очень хочу. Повторяю: ты был прав. Ясновидец!

Матвей досадливо отмахнулся.

- Да брось ты, в самом деле! Заладил: ясновидец, ясновидец! А впрочем... - И, помолчав, добавил, но уже совсем другим голосом, словно бы и впрямь пророчески-дерзновенным: - Но если хочешь, то - да! Дано нам такое ясновидение! Нам, нашей партии. Парижская коммуна дала нам его... Маркс. А ныне - что ж, от тебя я ничего не скрывал! - ныне ясновидение, как ты выражаешься, дает нам Ленин. Я рассказывал тебе про него... Так что нас, большевиков, этот разгон Думы ничуть не потрясает? Ну, а что касается того, чтобы девятьсот пятый повторить, так нет, друг Арсений, повторять не будем! Оплошностей, просчетов, разнобоя по неопытности допущено было немало! Да и генеральную - зачем ее повторять? На то она и г е н е р а л ь н а я! Нет, то уж будет... п о с л е д н и й и р е ш и т е л ь н ы й!

И т о г д а ш н и й Арсений, слушая эти речи своего друга, безмолвствовал, не противоречил...

Но если т о г д а ш н и й Арсений, во времена японской войны, едва ли не вторил призывам большевистских листков: "Кончать кровавую авантюру!"; "Долой Николая Кровавого!"; "Да здравствует демократическая республика!", если т о г д а ш н и й доходил даже до того, что на одном из своих молокосдаточных станов говорил мужикам, что не надо, дескать, давать царю новобранцев, что любой ценой, а надо кончать войну, то т е п е р е ш н и й Арсений Тихонович Шатров, несмотря на гневный свой ропот и выкрики, среди близких людей, против "кретина в короне", против "гнилого продажного правительства", против Александры и "Распутинско-Штюрмеровской камарильи", был решительным противником даже и дворцового переворота, даже и замены царствующего Романова его братом Михаилом. А подспудные слухи об этом, слухи все более и более ширившиеся, давно уже доходили и до него через всезнающего Кошанского. Но т е п е р е ш н и й Шатров и слышать о том не хотел: "Нет, нет, господа, во время войны с Германией - да это же наверняка развал фронта, неизбежное наше поражение!"

И заявлял себя сторонником взгляда, который выражен был в газетной статье депутата Маклакова еще в минувшем, девятьсот пятнадцатом году: опасно-де на краю бездны сменять шофера, даже и пьяного, беспутнейшего, вырывать у него руль!

Что же касается войны, то без полного разгрома Германии, без проливов, без креста на Святой Софии, - о таком мире он и слышать не хотел, считал это гибелью России.

Вот почему Кедров и счел за благо не отягощать его ныне никакими сведениями о работе партии против войны и о своей собственной подпольной работе.