Шатровы (Книга 1)

Да! Велел завязать колокольчики, забыл только добавить, что сделал это не далее версты от шатровской мельницы!

Пока Ольга Александровна потчевала вновь прибывшего гостя и управляла чайным застольем, Шатров успел улучить мгновение - подать тайный знак Кедрову. Тот незаметно вышел из-за стола. В гостиной хозяин успел шепнуть ему:

- Это неспроста - с подвязанными колокольцами! Надо быть начеку. Если опасность близка, я велю немедленно для тебя заложить пару и чтобы стояла наготове, на заднем дворе. Чуть что - садом, под берегом, мимо бани - там тебя никто не увидит, - задние ворота настежь, садись и - в город! А там уж знаешь - у кого. В городском нашем дому, я думаю, не безопасно: придут с обыском. Шатров Шатровым, а что я с девятьсот пятого поднадзорным у них считался - это они помнят! "Без колокольчиков, утомили" - ишь ты, старый лис! Конечно, пронюхал о чем-то! Ну, ничего: Лысана нашего я не очень опасаюсь: он у меня на золотом кукане ходит!

Хозяин скоро вернулся к гостям.

После чая, совмещенного для него с роскошным именинным обедом, опоздавший гость изъявил хозяину непременное и неотложное желание "подышать на лоне природы, а вернее отдышаться", - так сострил он, похлопав себя по животу.

И хозяин понял: они вышли только вдвоем.

Шатров захватил с собою ящик с сигарами. Они уселись в азиатски раскрашенной многоугольной беседке, над самым Тоболом. Сквозь лениво покоящуюся листву тополей сверкала река. Доносился большой отрадный шум вешняков.

Становой закурил.

- О! Гавана? Давненько не баловался такой роскошью! И откуда ты их берешь, Арсений Тихонович? И в Кургане ни за какие деньги не достанешь.

Шатров, улыбаясь, возразил:

- Все дело в том - з а к а к и е. И ты забываешь, что есть у нас на Тихом океане богоспасаемый русский порт - Владивосток, единственное пока что окно в заокеанские страны. Там, брат, все блага мира!

- А-а!

Любуясь знойным сверканием реки, отдуваясь в прохладе, становой неторопливо наслаждался сигарой. Шатров решил первым не начинать: давний опыт обращения с подобными людьми научил его выжиданию.

И Пучеглазов не выдержал; искоса, хватко метнув злой взгляд на хозяина, становой начал, приглушая свой голос для пущей доверительности:

- Вот что, Арсений Тихонович, дорогой мой. Ты меня знаешь не первый год, и я тебя знаю. Не будем играть в прятки... Но чтобы никому ни звука! Я ради тебя нарушаю долг службы, присягу моему государю... Твоей чести вверяюсь... Но... хочу тебя спасти.

Шатров трудно усмехнулся:

- Что-то уж очень страшно, Иван Иванович! Чем я так нагрешил? Говори все. Даю слово. Буду нем, как могила.

Становой за это последнее слово и ухватился:

- А ты не смейся, Арсений Тихонович! - В голосе его прозвучало явное недовольство столь спокойным и даже как будто издевательским ответом Шатрова. - А ты не смейся: этим не шутят! Время военное: как раз могилой запахнет!

Арсений Тихонович побагровел, тяжело задышал:

- Слушай, Иван Иванович! Хочешь гостем быть - честь и место! А эти разговорчики, господин становой пристав, прошу вас оставить. Шатров много пуган, да только никого не баивался.

Он встал.

И тогда Пучеглазов понял, что перехватил через край. Голос у него стал иным, почти заискивающим, задушевным. Ласковым, подобострастным движением руки он удержал Шатрова за кисти шелкового пояса, опоясывающего рубаху, и стал их гладить и перебирать на ладони.

- Успокойся, Арсений Тихонович! Ты не так меня понял... Э, да что там, на, читай, читай своими глазами! - Он протянул Шатрову серый печатный листок.

- Что это?

И Шатров отстранился.

- Читай. Эти листовочки твои помольцы, и уж не в первый раз, у себя на возах стали находить, между мешками... Каким путем она попала ко мне это служебная тайна. Тут уж ты меня извини. Да и не имеет значения для тебя. А вот читай.

Печать была чрезвычайно мелка, и Шатров охлопал было карманы брюк, ища привычно очки, но вспомнил, что они в пиджаке, и стал читать так.

Впрочем, он и сразу, едва только схватил своим быстрым оком крупно отпечатанное - РСДРП, понял, что в руки пристава Пучеглазова попала одна из листовок Матвея. Перечитал он их в свое время довольно, и - что ж греха таить! - не было теперь в сердце Шатрова ни былого сочувствия к ним, ни даже любопытства. Другие пришли времена - и другим теперь стал этот человек!

И уж с давних пор, хотя и храня с ним старую дружбу - дружбу, возникшую т о г д а, под опахнувшим их холодным крылом смерти, Матвей Кедров счел за благо не отягчать Арсения Тихоновича сведениями ни о делах и судьбах партии, ни о своей подпольной, по-прежнему напряженной работе.

И Шатров не обиделся. Между ними словно бы состоялось безмолвное соглашение. Да и слишком уж явным стало для обоих разномыслие их о многом и многом в государстве!

Оно обозначилось между ними вскоре же, как только созвана была I Государственная дума. Уже и тогда, в дружеских спорах, пререканиях, Шатров говаривал Кедрову: "Ты - за баррикады, а я - за трибуну! Что ни говори, а всенародная гласность! Какой ни есть, а парламент!"