Шатровы (Книга 1)

Затем обратился к девушкам: "Ну, Марфа и Мария, подойдите, подойдите ко мне!" Старшая подошла. Младшая - нет. Он сверкнул глазами на нее: "Вижу, Марфа (это он евангельскими их прозвал именами: ее звали Наташей, а ту - Еленой), отворачиваешь рыло - да, да, так и сказал! - от божественного света, ну и не будет тебе радости! Ладно. В рай за волосы не тянут. Смотри. Абие". Это по-церковнославянски означает - тотчас. Он, оказывается, любил это словечко вставлять и кстати и не кстати. Тут, пожалуй, не кстати... Ну, что же было дальше? Старшую он облобызал и обгладил. Я обратил внимание, что у него очень длинные и, по-видимому, очень цепкие руки. Кулаки - большие, со вздувшимися венами... Потом оборотился ко мне, и этак неприязненно, как бы с опаской: "А это хто?" Хозяйка дома смиренно ему: "Доктор молодой". - "Дура! Сам вижу, что молодой! А у тебя он зачем? Жених, что ли?" И, не дождавшись ответа, опять ко мне: "Ну, здравствуй!" Но руки не протянул. И вплотную не подошел. Я поклонился. И уже более смягченным голосом: "Здравствуй, здравствуй! Да благословит тебя Господь!" И добавил: "Коли ты веруешь в его. А не веруешь - ноне ведь доктора шибко умны стали! - ино, мое благословение при мне останется. А ты - как знашь!" Он по-нашему, по-сибирски произносит: "знашь, делашь"...

Затем быстро, очень быстро, этакой семенящей походкой прошелся, почти пробежался по залу, что-то бормоча, похоже - из церковного. Я не разобрал, что... Внешность? Одет как? - Никита Арсеньевич остановился, припоминая. - Ну, в поддевке, в бархатных шароварах, в сапоги заправленных. Сапоги - особенные, не деревенские, щегольские. Поддевка прираспахнута; из-под нее - голубая, длинная, шелковая рубаха; пояс с кистями. На вид ему лет сорок - не больше.

И вот что еще бросилось мне в глаза, возможно потому, что я в свое время немалую дань отдал антропологии: несообразная с телом длина рук. Прямо-таки пещерный предок; ну, какой-нибудь там питекантроп. И чертовская сила хватки: беседуя, он схватил меня за плечо - это уж когда проникся ко мне расположением и осушил бутылку своей излюбленной мадеры, - так я думал, что сломает мне ключицу! Лицо у него обычное, крестьянское. У нас на мельнице много видишь таких лиц, особенно из старообрядцев. Взгляд - затаенный и вместе с тем нагло-пронзительный. Но - бегающий. Только временами вдруг нарочно уставится тебе в лицо: явно хочет сделать взгляд свой испытующим, пронзительным. Есть такие приемы к ним любят прибегать гипнотизеры на провинциальных подмостках. Повадка у него - как у подкрадистой собаки: хочет тебя укусить, подкрадывается, а у самой в то же время все тело изготовлено и для прыжка в сторону. И уж вовсе не глазища у него, как мне рассказывали, а как раз напротив глазки. Далеко запавшие в орбитах, да еще и под косматыми бровями. Изредка эти ничем не примечательные глазки нет-нет да и вспыхнут колючим, игольчатым светом. Да! Тогда жутко и неприятно делается под его взглядом. Я понимаю тех, кто... побаивался этих глаз. Ну, еще что? Нос - длинный, тонкий, сухой. Мне показалось, что старец косит. Глаза у него как-то слишком близко посажены. Лицо жесткое, похотливое... Я не понимаю их: тут не надо даже быть физиономистом! Да! И все-таки я снова о его глазах: вдруг с такой душевностью на тебя засмотрят, с такой лаской, простотой, пожалуй, даже простоватостью, что невольно подумаешь: да разве может этот человек творить такие мерзости и ужасы, как рассказывают про него! Особенный у него взгляд...

Сычов покивал головою и заметил:

- Недаром в народе говорится, что глаз глазу рознь: иной, говорят, посмотрит, так парное молоко - и то скиснет. А от другого глазу аж и холодные угли да как горячие зашипят! Вот, видно, у этого Григория такой глаз и есть.

Никита продолжал свой рассказ:

- Побегал, побегал и снова остановился передо мной: "Так ты, говоришь, доктор?" - "Да". - "А каки болезни можешь лечить? Тю! - Это он сам же себя и оборвал. - Лечить каждый берется. А каки болезни ты вылечивашь?" - "Психиатр, - отвечаю, - по душевным болезням". Только я произнес слово "психиатр", он, даже не дослушав, презрительно махнул рукой: "Это, значит, ты сумашедших лечишь - зряшное занятие! Кто в сумашедший дом попадет, он там и останется!" Но тут, по-видимому, дошло до его сознания и второе: "по душевным болезням": "А вот, говоришь, душевные болезни лечишь - это иное дело! Тут пользу можешь принести человеку, изучай, изучай!" И вдруг лукаво рассмеялся: "А я вот, вишь, неученой, простой мужик сибирский, но в душевных болезнях я с вашими профессорами-докторами ишшо поспорю! А ну, ну, порасскажи, как ты их лечишь?" Но слушать другого ему органически, по-видимому, чуждо, не дождавшись ответа, тут же стал хвастаться: "Слыхал, лечите вы усыплением, гипном... Вешшь хорошая! Я ведь - тоже. У меня вся царская семья чуть что - пользуется гипном. У меня его хватает на всех! Молитвой и гипном..."