Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Он ступил на крашеные половицы из реки, навстречу огням. Никто не встретился. Кто убежал, пусть – не остановленный явно, он услышит издали. «А зачем? Но разве здесь тихо? Совершенно. Разве не идут и вместо свечек… Ах да, ведь я за свечками? Конечно. Тогда гаси, хватай и уноси. Тут так тихо, как будто кто-то ожидает. Надо идти спать. А потом проснусь от усталости… Ага, какая цепкая надежда! Вернуться? Нет, догнать… и встретить? Нет, встретить – никогда… Надо идти. Чего я жду? Верно, вот чего: когда на реке всплывает сало, внезапно блестит; на шерсти виснут льдинки. Поднялся, и скользкие кусочки хрустят и падают с плеском в воду… Я спал и замерз, и вдруг по берегу бежит спотыкаясь; кто это? Я не знаю. Я думаю, что бежит не она. Я настолько в этом уверен, что убеждаюсь равнодушно. А больше некому. Кто же это? Кто-то в кожаной тужурке. Он уселся, сжавшись, на берегу, отражаясь во льду. И оба говорят друг о друге. Больше им не о чем говорить. Не говорить же о себе, раз там пусто. Они говорят друг о друге. И оба переходят под деревья. Обернувшись, они глядят друг на друга, отделившись; все незнакомо и несходно. Один не похож на другого. За вторым. Не здесь ли он? Где найти второго? Он вскочил и убежал под утро от реки за холм. Трудно будет искать, далеко ходить».

Вдруг медведь услышал шум в сенях. Он попятился в темную комнату и только успел спрятаться, как в первую внесли дядю с отвисшей головой; придерживая ее на руке, два человека положили тело на диван, отодвинув стол.

Они убрались в сторону. Один у свечек подвертывает рукав в крови. Дядя уже умер.

Племянник стоит у дивана. Мимо, не глядя на тело, проходит жена. Переступила порог темной комнаты, подошла к комоду и слушает тиканье часов в темноте. Она осталась свободной. Никто не обращается к ней, ничто не висит над ней, ей кажется, что у нее руки пусты.

Вдруг она вскрикнула и приглядывается: в углу блестят глаза медведя, она не верит себе и не сходит с места, но только медведь мигнул и шелохнулся, чтоб глубже спрятаться, она кинулась прочь и на пороге столкнулась с двумя мужчинами. Она вбежала в комнату на свет, к свечам, опрокинув одну на подоконник – она тихонько горит – и дальше от них к углу за труп, но тут увидела, как голова отвисла назад и обнажила рану; полоска разошлась. Там примерещились увядшие сплетения жил. Белый лоб откинут. Глаза закрыты веками, и губы закрыты и побелели. «Это перемена, вот возможны перемены. Это не он». Она увидела, что его правая рука в крови. Только она посмотрела на кровь, ее охватил бессильный ужас. Она боится оглянуться. Мужчины, увидев, что она побежала к телу и глядит на мужа, вернулись с порога и подошли к ней. Но она отвернулась от дивана и вдруг, руками схвативши стенку, спряталась головой и сжалась: без крика, сжигая глазами веки, – но вот, вырвавшись, поворачивает голову и ждет увидеть медведя.

Перед ней стоит один из мужчин с кровью на рукаве, в беспокойстве глядит и шепчет о воде или темной комнате. Он, кажется, слышит шорох. А второй в стороне жадно следит за племянником и Таней.

Племянник стоит у дивана. Таня нагнулась к трупу и прижалась к нему. Племянник: «Она дура. Чего она хочет? Тот изменился. Она дура… Да? Что ж из этого? Она думает, что он остался?»

Таня смотрит в закрытые глаза с несколько припухшими веками, но бледными – только вокруг морщинок обозначается еще краснота – и не понимает того, что поняла жена. Она ищет его руки и сжала так сильно, что если б он был жив, ему стало бы больно. «Ты мой милый, от кого ты ушел? Ты ушел от нее и пришел ко мне. Ты остался, и я не изменюсь. Как же мне не измениться? Вот такое же тело, как это. Это кощунство. Пока ты со мной – и я с тобой. Правда?»

Племянник без слов, без сил все выслушал; отстраняясь, он шепчет: «Я ее обману, обману, только обману». Он чувствует, что надо торопиться, так как земля течет из-под ног. Он закрыл глаза, чтоб не видеть этого. Он подходит к Тане и нежно касается обеими руками ее руки: «Не к чему убегать, зачем выдумывать еще то, что может быть страшным; останься со мной. Не на счастье, а на горе. Ты меня не выпустишь, неужели ты меня боишься? Сохранится горькая память. Я не буду весело, не буду без мысли ни обнимать, ни уходить. Над всем без покоя, отравляя радость, останется память. Разве ты лучше ее продлишь одна? Я тебе помогу. Чего ж тебе еще? Я только поддаюсь твоей силе. Раз ты можешь терпеть, и я буду».