Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Ведерников стоит, наклонившись возле Зотова и Холодая, которые, стараясь не шуршать, тихонько разматывают пакет. Он думает: «Жаль, линолеум по всему полу. Придется его снимать. Пять комнат или на Казачьем, иль на канале. А где достать цельное стекло? Шесть зеркальных окон, одно разбито и другое тоже, правда, не разбито, а с трещиной. Очень просто, ничего особенно сложного. Ведерко икорки, черт с ним, я ему предоставлю, а пару барж на дрова я тоже буду иметь… как негодные. Около самого дома. А там дальше посмотрим. Там у меня тоже пакет в ящике. В своем роде. Она сидела у буфета одна, спиной. Ну и тяжелый зад у моей жены, не столько тяжелый, как пухлый. Поднять нижнее, чтоб были видны ноги, потом она нагнется. Да, в пяти комнатах будет место и гостей принять. Цельное стекло я, конечно, достану, хотя бы из Гостиного, там все равно полстенки разбито, но дело не в этом, а дело в инструментах. Ширмы из крепдешина со щелками. А линолеум? Содрать. Пожалуй, все-таки надо содрать для ванной весной. Огонек в избе. Все спокойно, все спокойно. Инструменты мы сейчас спрячем. Она там сидит с Митей. Не очень-то приятно. Даже к лучшему. С Митей надо поговорить отдельно. Одному, без них. А может, без него… Ни к чему столько народа. Нет, Митя простой парень, и он техник, человек со средним техническим образованием. Покупать только хорошие вещи. Просто повыбросить все это дерьмо, когда будем переезжать. И диванчик с медальонами. Нет, диванчик, пожалуй, не так уж плох. Диванчик – стильная мебель. Хорошо, что мы его держим под чехлом. А покупать в комиссионных – один в Гостином, один на Невском у Адмиралтейства, один на Невском у канала. Есть и на Васильевском, тот самый интересный. Аркашку отправить на Чернышев в техникум, пусть учится играть на пианино. Чтоб он меня уважал. Аркашка весь в меня. Ничего, спокойно. Все это мы имеем в руках. Держим».

Развернув пакет, приятели вынимают инструменты и ключи, связывают пустую тряпку и засовывают обратно в Митин карман, а инструменты прячут в кухонный столик.

Аркашка вынимает из пакета пачку фотографий. На первой из них он видит Анну Михайловну, свою мать. Она в перманенте, устроенном по-незнакомому, сидит на диванчике с медальонами без чехла, спустивши одну босую ногу на пол. Она совершенно голая. Волосы у нее в шестимесячной завивке, но убраны не как обыкновенно, а как-то иначе. Правая нога поднята на диван и отставлена широко. Тень от нее падает на круглый живот. Левая рука протянута к этой ноге и держится за нее, а правая опирается о диванчик. С быстро бьющимся сердцем Аркашка рассматривает фотографию и, не зная, что делать с ней, выхватывает вторую. От неверного движения вся пачка вылетает у него из рук и рассыпается по полу уборной. Нечаянно задетая доска стульчака громко стукает. Трое в кухне вздрагивают и делают движение, один из инструментов выскакивает из рук Холодая и звякает. Холодай шепчет: «Епси-мопси!» Они прислушиваются. Аркашка слышит движение в кухне и, съежившись, сжимая наскоро завернутый пакет, в растерянности, с сузившимися сосудами, с похолодевшими ногами, некоторое время не может двинуться. Он приоткрывает дверь и видит спину отца в светлом костюме, входящего в столовую. На неосторожный скрип двери уборной Ведерников поворачивается и видит Аркашку.

– Ты чего? Еще не спишь? Опять с книжкой! Марш в постель!

Аркашка делает движение спрятаться.

– Ну? Чего? Давай!

Покрасневши как вареный рак, он успевает левой рукой запихнуть пакет в сетку под бумагу и, схвативши «Тарзана», выходит из уборной боком, но, выйдя в коридор, останавливается с подкатившимся сердцем, надеясь вернуться и взять пакет. В это время Ведерников, который хотел было вернуться, поворачивается опять к столовой и, пропуская оттуда Митю, отвечает ему:

– Курим? Пожалуйста, можем угостить «Зефиром».

Выйдя в прихожую, Митя, покачиваясь, шепчет ему:

– Нет… мне, между нами говоря, отлить… А?

– Это тоже можно. Пожалуйста сюда.

Аркашка не успел выключить свет. Через некоторое время, когда Митя выходит из уборной, ожидавшие в кухне окружают его и все вместе возвращаются в столовую. Аркашка из темного коридорчика влетает в уборную к сетке и запускает руку. Но кроме мятой бумаги для подтирки там ничего нет.

Проводив гостей и проверив запоры, Ведерников наскоро просматривает инструменты и удерживает себя от торопливости, стараясь продумать кое-какие занятия на время, пока жена убирает со стола. Он заводит патефон и ставит, по своему вкусу, широкую русскую народную песню-попурри. Но он передумывает. Сбитый беспорядочный стол еще уставлен грязной посудой, которая звенит от патефона.

– А может, Анна, бросишь? Пожалуй, пора спать.

Она пожимает плечами:

– Куда торопиться? Не в театр, успеем.

Ведерников: Очень удалось платье. Как говорится – смерть мужьям.

Анна Михайловна: Надо еще оглядеть днем, а то на последней примерке обузили, а потом прострочили на глазок, так я боюсь…

Ведерников: Чего бояться, платье, прямо сказать, культурное.