Щепки плахи, осколки секиры

– Лучше чистюля-дурнушка, чем неряха-красавица… Я, между прочим, когда пацаном был, регулярно в баню наведывался. Компания у нас такая была – я, мой папаша, царство ему небесное, и Сергей Миронович Киров. Веселый был мужик, заводной… Как сейчас его помню. Всегда с портфелем ходил, в галифе и красивых сафьяновых сапогах, кстати говоря, постоянно грязных… В тот день, когда его убили, мы как раз и собирались в баню, – Жердев вдруг пригорюнился. – Нда-а… А помыли его совсем в другом месте. Сутки спустя и моего папашу застрелили. Тоже из браунинга и тоже в затылок… Лежит сейчас на главной аллее Пискаревского кладбища. Как зайдешь, сразу налево. На могиле всегда цветы. Черный мрамор, бронзовый бюст и надпись: «Здесь покоится стойкий борец за дело рабочего класса балтийский матрос Иван Жердев». Нет, не могу вспоминать без слез! – Он вскочил и, хлопнув дверью, удалился в сторону сарая, торчавшего на задворках поместья.

– Его папаша, кстати говоря, приезжал в Талашевск сыночка проведать, – внес ясность Смыков. – Что он балтийский матрос, так это точно. Когда трезвый бывал, клял эсеров за то, что они его обманули во время кронштадтского мятежа. А по пьянке за то же самое большевиков грязью поливал. Тот еще был старик. Но телосложением сыну не уступал. Даже в чем-то и превосходил.

Жердев вернулся уже совсем в другом расположении духа, и даже хромота его, похоже, на время пропала.

– А хотите послушать, как меня Крупская в пионеры принимала? – с ходу предложил он.

– Времени, знаете ли, в обрез, – начал отнекиваться Смыков.

– Да ерунда! Я вас куда хочешь доставлю. Хоть в Лимпопо, хоть в Баламутье, хоть к черту на рога! Заодно расскажу, как я на Курской дуге три фрицевских танка бутылками сжег.

– Бутылки-то, поди, с портвейном были? – Верка прикинулась наивной дурочкой.

– Почему с портвейном? – удивился Жердев. – Со специальной зажигательной смесью. Ее еще потом «коктейлем Молотова» назвали. Две бутылки из-под водки были, одна пивная. Как сейчас помню.

– За такой подвиг вас к званию героя должны были представить, – заметил Смыков.

– Совершенно верно! Да вся беда в том, что я в разгар боя тяжелое ранение получил. Осколочное, в голову. – Он опять продемонстрировал шрам, который все видели накануне. – Плюс ко всему еще и засыпало меня. Только через трое суток саперы совсем из другой дивизии откопали… Вот и приписали мой подвиг постороннему человеку. Ефрейтору Миркису, может, слыхали про такого? Он позже детским писателем стал… Нет? Жаль. А на самом деле он никакой не герой и не писатель, а самый обыкновенный педераст. И жил он в то время с начальником штаба нашего полка. Вот тот и накатал на своего дружка представление в наградную комиссию. А меня с носом оставили. Весь фронт эту историю знал. После этого я от обиды и подался в повара, тем более что Курочкин меня давно к себе звал… Эх, попробовали бы вы мой бигос или суп-пюре из шампиньонов! А впрочем, чего это я разболтался! Соловья баснями не кормят! Один момент. Сейчас угощу вас своим фирменным блюдом. Молочный поросенок жареный в сухарях с хреном. Пальчики оближете.

Никто из членов ватаги не успел ни одобрить эту затею, ни отвергнуть ее, а Жердев, прихватив с собой обрез, уже ковылял через двор – хоть и неуклюже, но быстро и решительно, словно краб, преследующий морского ежа.

– Мало было одного пьяницы, так мы еще и второго нажили, – вздохнула Верка. – А мне он сначала даже понравился.

– А не надо было ему вчера казенный спирт наливать! – не преминул упрекнуть ее Зяблик. – Сама виновата.

Где-то поблизости грохнул выстрел и истошно заквохтали перепуганные куры.

– Надо бы забрать у него на всякий случай оружие, – заметил Цыпф.

– Да он не буйный, – успокоил друзей Смыков. – Забор свернуть или пивной ларек разорить он еще может. Но человека – ни-ни, пальцем не тронет. Дети, между прочим, просто обожали его.

На этот раз Жердев отсутствовал долго – не меньше часа. Выстрелов, правда, больше слышно не было, но сонное оцепенение, прежде царившее в деревне, развеялось. Время от времени до усадьбы доносились жалобные голоса различных домашних животных, бабья перебранка и даже мужской мат. Сразу в нескольких домах затопились печи.

В конце концов ватага стала собираться в путь-дорогу, решив, что подвыпивший Жердев заснул где-нибудь в укромном месте. Однако в самый последний момент он ворвался в дом, таща перед собой завернутый в рогожу полуведерный чугун, в каких сельские жители обычно готовят пойло для скота. Пахло от чугуна довольно аппетитно, хотя вовсе не поросятиной с хреном.