Щит и вера

– Евдокия, слышишь, жив мой братка Григорий! Оказывается, мы с тобой не осиротели навовсе, – рассуждал он вслух, перечитывая полученное от брата письмо.

Сколько воспоминаний навалилось! Вся жизнь прошла перед глазами, тяжёлая, несправедливая и суровая, прожитая жизнь. Аксинья видела, какой стресс переживает отец. Она успокаивала его, говорила о той радости обретения, которое принесло письмо. Но старость, старость не позволяла что-то изменить в этой жизни. Пошли письма, слались фотографии детей, внуков, правнуков, которых было достаточно у обоих. Это была крупица счастья, отпущенная старикам. Из писем брата Анисим узнал о судьбе сестры Анны, которая до самой смерти прожила в Луговом в земляной яме, вырытой когда-то Анисимом. Кладбище за много лет приблизилось к её жилищу вплотную. Так и умерла она, захороненная в своём доме-могиле. Прочёл о том, что Татьяна Калинична Зыкова вырастила своих сестёр. Много работала в колхозе, потом в совхозе трактористом, шофёром, ухаживала за скотом, до самой смерти ни дня не жила без работы. Вновь прошли годы. Братьям встретиться так и не удалось, старость тому была причиной. Им уже было за сто лет.

Сто десять лет прожил Анисим Самсонович Зыков и сто три года – Григорий Самсонович Зыков. Постепенно стали зарастать когда-то отвоёванные у тайги тавангинские земли. Вот и зыковский клин уже зазеленел молодыми берёзками. Представлялось, что и следа скоро не останется от прошлых лет. А память? Как с ней?

На Алтае и по сей день живёт село Зыково, заложенное в семнадцатом веке российскими переселенцами Зыковыми.

«Поскрёбыш»

Легла зима. Её воздушное белое покрывало укутало поле, степь, берёзовые колки. Ранние вьюги по-зимнему студёные, по ночам выли в трубах протопленных деревенских изб, предсказывая лихие дни, которые пришли на Алтай вместе с ранней зимой. Солнце выглянуло из-за туч, прорвав серую пелену непрекращающегося снегопада. Его лучи едва-едва видны сквозь серый сумрак. Утро. Светает. Начинается новый день. Что-то он с собой принесёт людской реке: надежду или печаль, горе или радость… Кто ж его знает? Смута легла, всё смешалось в кровопролитной братоубийственной войне, где сын пошёл против отца, а брат – на брата. Не приведи господи! Так думал свою думку Носков Назарий то ли наступившим утром, то ли ещё ночью. Бессонница одолевала старика.

– Тятя, я решил жениться, – обратился Куприян, закончив утреннюю управу во дворе, войдя в избу и впустив вовнутрь дома струю тумана с наступивших зимних холодов.

– Сын, какая женитьба сейчас? – бросил суровый взгляд на своего «поскрёбыша» Назар Яковлевич. – Не знаешь, что завтрева будет. О чём ты, Куприян? Может, нас красные али белые к стенке поставят, а ты – жениться! Повремени, говорю!

– Я уже слышу от тебя это не впервой! Может, заварушка будет не один год продолжаться. Теперь помирать, что ли? Пущай себе дерутся, а я тут при чём? Хочь белые, хочь красные, всё – бандюки! Ты, тятя, не юли. Тебе что, невеста не по нраву?

– Дуська-то? Шадрина Василия дочь? Да нет. Девка пригожая, нашей веры, и семья еённая уважаемая. Время мутное, сынок. Боюсь я за всех вас. Сёдня не знаешь, в каку сторону глядеть! Ой, неспокойное времечко! Ведь по-хорошему свадебку надо отыграть. А как её отпразднуешь? Горит всё войной братоубийственной.

– Тятя, мы без свадьбы обойдёмся. Вот и Василий Матвеевич говорит, что не время свадьбы играть и согласие своё даёт на венчание без гульбы. К себе зовёт жить. Ведь Дуняха у них единственная дочь. А Прокопий пущай остаётся с тобой. Как жили, так и будете жить. Как ты на это посмотришь, тятя?

– Что говорить. Сам традиции знаешь. Ты у меня младшой, тебе и жить с нами. А ты и тут хочешь супротив отца идти. Вот моё последнее слово – повременить надо, чтобы всё по-человечески было, а не как у безродных людишек. Всё, сын, это мой окончательный сказ.

– Тятя, я всё едино по-своему сделаю. Я тебя упредил. Сказано, женюсь! Не хочешь по-хорошему – значит, уйду жить к тестю без твоего благословления, – порывисто отрезал молодой юнец лет восемнадцати.

Назар Яковлевич, купец, занимавшийся торговлей лесом, в коей помощниками были сыновья Прокопий и Куприян, вовсе не был против невесты, да и породниться с семейством Шадриных отнюдь неплохо, но напуган, как и многие селяне, нахлынувшей в Алтай Гражданской войной. Растерянность, непонимание и страх закрались к нему в душу. Он был против белых и против красных. Всеми внутренними силами души надеялся переждать это времечко, покуда вновь не установится прежний порядок, заведённый не им, порядок, при котором весь свой век жило алтайское крестьянство.