Щуки в море (СИ)

— Ах да, точно! Тогда в Ташкенте передам, — девушка поднялась и… исчезла. Только что стояла рядом — и нет её!

* * *

Женщина скрючилась на больничной кровати, безучастно отвернувшись к стене. Она не хотела смотреть на свою дочь, лежавшую в кроватке по другую сторону — зачем терзать душу? Нельзя привязываться к ней, нельзя брать на руки, и нельзя девочке иметь отца и мать… Всё — нельзя! Можно только жить дальше, спрятав от родни и соседей свой стыд и каждую минуту вспоминая брошенную девочку — это стыд ещё можно как-то спрятать, но совесть-то не спрячешь!

— Диля! — кто-то тронул её за плечо. Не «сокамерница» вроде — голос совершенно незнакомый. — «Пробудись от сна, душа[8], огляди в раздумье строго всё, что живо…»[9] — стихи были переведены на узбекский язык явно второпях, но это был её родной язык, и женщина привстала, удивлённо повернув голову к непонятно откуда взявшейся в палате незнакомой девушке — черноволосой и зеленоглазой, в роскошном зелёном платье и сверкающей самоцветами диадеме.

— Пери… — удивлённо выдохнула Дильшода.

— Фея… — вторила ей державшая на руках новорождённого мальчика женщина с соседней кровати — был «тихий час», но одна из «сокамерниц» не спала, продолжая любоваться сыном.

Незнакомка, приложив палец к губам, наклонилась над узбечкой:

— Диля, у нас мало времени! Если ты просто откажешься от дочери и послезавтра выпишешься, то больше её не увидишь.

— А если её возьмут пери, то — увижу? — моментально понявшая всё Дильшода с силой вцепилась в руку феи.

— Да, и сама она будет знать, какого роду-племени. Спускайся вниз и выходи к Абдулбаситу, он тебя к нам увезёт, и девочку твою я туда же заберу.

— А можно? Мне же напишут, что сбежала.

— И что? Преступления в этом нет, в розыск никто не объявит. А как они отписываться будут — не твоя забота. Оставь ты эту вашу привычку — слушаться любого «уважаемого человека», как будто он твой начальник! Врачи — они, знаешь, те же шайтаны, ничего тебе не сделают, если ты сама их не боишься. Решайся! — голос незнакомки звучал с булатной убедительностью, и колебавшаяся узбечка наконец решилась.

Фея, дождавшись, пока Дильшода выйдет из палаты, улыбнулась женщине, укачивавшей мальчика, и положила перед ней лист бумаги:

— Передай кому положено, — она исчезла с новорождённой девочкой на руках.

Женщина развернула отпечатанный на принтере лист:

«Никакая Дильшода Мансурова у вас не лежала, и никого она не родила. Вам же лучше — всё равно иностранка, никто искать не будет. Не мне вас учить, как это сделать, вы такое волшебство с бумагами вытворяете — никакой фее не под силу! Не беспокойтесь, с ней и с девочкой всё будет хорошо.

Лесная Сестра».

* * *

Когда к регистраторше из загса, выскочившей выпить кофе с печеньем, неожиданно подсели, женщина даже не удивилась. Бывало такое и раньше — просили о чём-то не вполне законном, но максимум, на что она соглашалась, — это зарегистрировать новорождённого без справки из роддома, если кто-то рожал без «услуг» сего казённого заведения. Сама будучи молодой матерью, регистраторша хорошо знала, с какой ревнивой злобой официальные инстанции относятся к тем, кто не идёт к ним на поклон, и старалась избавить людей от намеренной волокиты.

— Добрый день, — татарину средних лет было заметно не по себе.

— Добрый день! — улыбнулась очень красивая золотоволосая женщина. Нет, не похоже, что недавно родила. Что же тогда им надо?

— У нас… это… — начал было мужчина.

— Ильяс Муртазович, давайте лучше я, — перехватила женщина. — Нужно просто не вписывать ребёнка в паспорта родителей. Всё остальное — строго официально.

— Внебрачный? — усмехнулась регистраторша. — От жены хотите скрыть? А матери-то зачем скрывать, всё равно же ребёнок на руках?

— Она из Узбекистана, сами понимаете… — женщина развела руками.

— Да уж понимаю. Справка хоть есть?

— Есть, — бланк с печатями «свистнул», понятно, Артур, он же позаимствовал на время образец почерка, и Инесса, у которой обнаружился талант к копированию любых почерков, заполнила справку, вписав фамилию реальной акушерки. Куда сложнее оказалось уломать любовника Дильшоды, но и тот в конце концов согласился, когда ему клятвенно пообещали, что дочь будет знать своего отца, даже иногда видеться, и вырастет, не держа в душе зла на него.

— Имя какое? — регистраторша взяла справку и паспорта, к которым было незаметно приложено несколько купюр.

— Динара, — татарское имя предложила Лейла, но Ильясу Муртазовичу оно тоже понравилось.

— Ладно, что ж с вами делать, с бабниками такими! Хоть дочку признал, и то хорошо! — они вышли из кафе, и через полчаса незадачливый отец уже передавал Лесной Сестре свидетельство о рождении Фаткуллиной Динары Ильясовны, уроженки Москвы.

* * *