Шедевры Третьяковки. Личный взгляд

В Третьяковской галерее хранится много важнейших работ Марка Шагала, но «Венчание» мне кажется одной из самых глубоких и самых пронзительных. Это очень личное художественное высказывание: картина написана в драматическом 1918 году во время голода и разрухи, когда Шагал вместе с женой Беллой – она изображена на этом полотне – и с любимой дочерью Идой уезжает из послереволюционного Петрограда к себе домой, в родной Витебск. На щеке у Беллы рисунок, изображающий ребенка. Когда писалась эта картина, Иде было два года, но у Шагала изображение ребенка проступает на щеке невесты как знак союза двух влюбленных людей, союза, скрепляемого новой жизнью, которая еще только должна в результате этой любви зародиться. Как запечатленный на щеке поцелуй…

Мне кажется, важно знать обстоятельства создания этого полотна, знать детали, настроение, знать, какой была жизнь художника в это время. С другой стороны, мимо этой картины просто невозможно пройти, по крайней мере, тому, кто восприимчив к эмоциональной стороне искусства, кто верит, что есть некие моменты встреч, и они предопределяют твою жизнь, кто верит, что есть любовь, которая навеки связывает тебя с другим человеком. Так было с самим Шагалом, он писал в своей книге «Моя жизнь» о встрече с Беллой на мосту в Витебске, и о том, что сразу понял, что это его жена.

Картина называется «Венчание», при этом здесь не идет речь о православном обряде – ведь Шагал родился в еврейской семье, в черте оседлости. Эта картина уникальна в творчестве художника: в отличие от изысканной цветности более ранних его работ, она почти монохромна – только невероятный бордово-малиновый отблеск на крыльях и лике соединяющего двух влюбленных ангела, разбивает эту монохромность живописи, построенной на градациях черного, холодно-серого и белого. Одновременно бордово-красный цвет вызывает ассоциации с тревожным, почти кровавым закатом, и звучит предупреждающим диссонансом, окрашивающим еще большим драматизмом изображенную сцену священного соединения двух людей, двух нашедших друг друга душ посреди холодного страшного мира. Этот цвет превращается в знак, и это тот цвет, которым отмечено время создания картины. Красный цвет осеняет и сближает две фигуры, теперь навеки связанные друг с другом. Это была абсолютно пророческая картина и сколько бы раз Шагал не писал Беллу, ни до ни после, ее образ не был столь щемящим и пронзительным, как здесь. И глядя на эту сцену словно предчувствуешь страшную боль утраты, которую испытает Шагал, когда через много лет Белла умрет в эмиграции в Америке.

Марк Шагал

«Введение в еврейский театр». 1920

Холст, гуашь, темпера. 284×787

https://artchive.ru/marcchagall/works/224794~Vvedenie_v_evrejskij_teatr

В цикле панно, написанном в 1920 году для Государственного еврейского театра в Москве, содержатся все элементы и весь образный словарь, который Шагал, вскоре уехав из Советской России во Францию, многократно повторял и варьировал в своих работах на протяжении всей долгой творческой жизни.

Если я буду вспоминать, что достойного сделала за свою жизнь, то, наверное, обязательно назову создание в Третьяковской галерее зала, посвященного панно Шагала для Еврейского театра. В это невозможно поверить, но до 2016 года, когда мы открыли этот зал, панно Шагала, объездив 45 городов мира, ни разу не показывались в Москве. Я очень хорошо помню свой разговор с Мерет Майер, внучкой Шагала, в Монако после открытия в Форуме Гримальди блестящей выставки русского авангарда. Мы завтракали с ней в гостинице, и она мне сказала: «Зельфира, я Вас прошу обещать мне одну вещь». Я сказала: «Хорошо. Какую?» «Сделайте, пожалуйста, так, чтобы панно Шагала оказались в постоянной экспозиции Третьяковской галереи на Крымском Валу и больше никогда ее не покидали!» И нам удалось это сделать, а панно с тех пор покинули Крымский Вал только однажды, когда мы делали ремонт кровли над экспозиционными залами.

Я впервые увидела эти панно в 1990 году в процессе реставрации. Они тогда готовились для показа в музее города Мартиньи в Швейцарии, и в Ширн Кунстхалле (Schirn Kunsthalle) во Франкфурте в Германии. С момента демонтажа этих панно в конце 1930-х годов, если мне не изменяет память, они хранились в свернутом состоянии, и чудом сохранились.