Читаем Шедевры Третьяковки. Личный взгляд полностью

Шедевры Третьяковки. Личный взгляд

Если вглядеться в орнаменты на штанах скрипача с зеленым лицом из панно «Музыка», или внимательно рассматривать отдельные элементы в вертикальных панно и, в особенности, в панно «Любовь на сцене», возникает ощущение, что это какое-то изысканное кружево, куда вплетаются стилизованные буквы иврита, и это кружево накладывается на почти монохромную, выбеленную, абсолютно футуристическую композицию, в которой, как в панно «Любовь на сцене», присутствуют отдельные, очень похожие на супрематизм, элементы. На самом деле, только подойдя очень близко, можно увидеть абрис фигур, осознать всю необычность и утонченность гения Шагала. Как эта масштабность замысла, невероятное количество квадратных метров живописи сочетается с изысканнейшей, тончайшей индивидуальной работой?! С надписями самого различного толка, например, на панно «Литература» он написал свое имя – Шагал. Это очень интересный факт, который заставляет задуматься еще и о том, что, сосредоточенный на нанесении каких-то важнейших записей на свиток человек – духовное альтер эго Шагала.

Панно Шагала для Еврейского театра – уникальный корпус работ, не имеющий аналогов в искусства ХХ столетия. Это исключительно успешная попытка воплотить тот мир, с которым художник себя идентифицирует, как человек, принадлежащий той или иной культуре, или той или иной нации. Это великая поэма о том, что такое еврейство, о глубинных первоистоках, и о том, чем является культура этого великого народа. Существует только один ответ на может быть, не самый корректный вопрос: «Кто самый главный еврейский художник?» Ответ – конечно же, Шагал – и для многих это единственно возможный и правильный ответ.

Глядя на эти панно, понимаешь, что они были обращены не только к зрителям Государственного еврейского театра, не только к еврейскому сообществу, жившему на тот момент в молодой Советской России, – это обращение, конечно же, ко всему человечеству. Наверное, в этом одно из объяснений невероятной популярности этого цикла и его всемирного значения. Его универсальный смысл заключается именно в том, что творение Шагала обращено к человеку и человечеству, что меня в нем невероятно привлекает, – равно как и отсутствие жестких ограничений ортодокса и умение, как и его ангелы, парить над миром, обнимать и принимать его во всех проявлениях, во всех ипостасях.

Конечно, у Шагала были подражатели. Им несть числа, я полагаю. Та формула, которую он вывел, которой сам успешно пользовался после отъезда из России, вполне предполагала тиражирование. И поскольку она была крайне популярна, и ею легко можно было пользоваться, то она помогала художнику обеспечивать себе вполне благополучное существование. Но для меня Шагал, в его лучшие русские годы, остается отдельно стоящей вершиной. У Шагала все творчество – это фантазия, эмоция, интуиция, предчувствие, тончайшая трепетная ткань искусства, чему невозможно научить. Поэтому у него и были только подражатели, а учеников и адептов, в отличие от Малевича, у него не было и не могло быть.

Учение Малевича – это вера и обретение нового, обращенного в будущее, может быть, формулирование какой-то немыслимой закономерности всего бытия, которая была скрыта от всех, и открылась только избранным, в том числе и художнику Малевичу, или, например, физику Альберту Эйнштейну. Я всегда сравниваю «Чёрный квадрат» Малевича с теорией относительности Эйнштейна, понять которую я, как человек, просто зубривший в школе физику, не могу. И поэтому я прекрасно понимаю проблемы многих людей, которые столкнувшись с «Чёрным квадратом», не могут постичь эту картину, потому что они продолжают оставаться внутри традиционных представлений о том, что такое искусство и что такое живопись, а перед ними нечто совсем иное, существующее по совершенно другим законам. Шагалу же, в отличии от Малевича, удалось вознестись над этим миром, оставшись все-таки в рамках фигуративности. В своих лучших работах, повторяю.

Если отойти от всех превосходных степеней, которые я использовала, описывая творчество Шагала, есть нечто, что меня, как искусствоведа и как человека, очень любящего искусство, просто физически трепещущего перед великим произведением, немного напрягает в творчестве Шагала – это частое использование однажды найденного приема, в особенности в его поздних работах. Этот прием виден в бесконечном количестве цветных литографий, которые, наверное, приятно иметь у себя на стене в офисе или дома, но которые не являются тем Шагалом, которым он был в первые десятилетия своего творчества, неразрывно связанные с Россией. Это то, что смущает в позднем Шагале, но, еще раз говорю, – зайдите в зал № 9 в Новой Третьяковке на Крымском валу и у вас не будет вопросов, кто такой Марк Шагал.