Шёл разведчик по войне

 - Принесу, когда можно будет, — пообещал Микко.

 - Принеси, сыночек, обязательно принеси. А не писала Галя, крестили они Светочку?

 - Нет, про это ничего не написано.

 Баба Хеля вздохнула и с сердцем и болью сказала.

 - Будь он проклят, и трижды проклят тот, кто войны затевает. Как же так можно! Племянник в финской армии, а зять в русской. Племянник хороший человек и зять замечательный, и подружились они, когда зять здесь был, в обнимку по деревне ходили. А сейчас им друг в друга стрелять? И мы, старики, на родную внучку посмотреть не можем… Господи, да что ж это такое на белом свете творится?!

 Письмо в этот раз не взял, сказал, что на ту сторону пока не собирается, а когда соберётся, то зайдёт, возьмёт. А если не сможет зайти, то что ей, тете Галине, от них отписать.

 - Напиши, живы мы и здоровы, чего ей и всем им желаем. Приветы всем передавай, и свату, и сватье, и всей родне, а Светочку, кровиночку, рыбоньку нашу, пусть от бабушки и дедушки поцелуют. Продуктами обеспечены, не голодаем. Слава Богу, у отца здоровье есть и заказы. Было бы и лучше, да с материалом плоховато, сухого дерева нет. Тётя приболела немного, спина у неё болит, поясница застуженная. Коза ещё доится, но в феврале запускать собираемся. Куры несутся, да по зиме какие ж яички. Скучаем и не забываем их. И напиши, чтоб обязательно крестили девочку. Так и напиши. Строго напиши: «Пока вы её не окрестите — вы ей не родители».

 Ещё раз, вкратце, повторила всё, что нужно написать.

 - Да от себя ещё добавь, что б она не сомневалась, не выдумываем мы, не успокаиваем её, всё у нас хорошо. И не ленись, пиши про всё, что видишь, про нашу жизнь подробно.

 Пообещала потом, когда Микко будет уходить, ещё раз напомнить ему содержание письма, чтобы лучше запомнил. И заторопилась.

 - Пойтту сестру проветтаю, — от юности и до преклонных лет прожившая сначала в Петербурге, а затем в Ленинграде, она так и не избавилась от акцента. — Тым из труппы утром сол, но не виттела, стоп она во твор выхоттила. А втера опять на поясницу саловалась.

 - Погода испортится, — согласился дед Эйнор. — Мне тоже ноги крутит. Особенно колени.

 - Ну, я посла.

 Дед спросил.

 - Надолго?

 - Побутту. Ей отной кучно.

 - А если засидишься, что нам есть?

 - Сто хотитте, то перитте. На кухне картоска. Риппа в туховке. — И видимо измаялась ломать язык неудобными для неё русскими звуками, перешла обратно на финский. — Яичек немного в корзине. На масло обменять отложены, да ладно уж, скушайте по одному. Есть захотите, найдёте что, еда в доме есть.

 Они нередко так и разговаривали: дед говорил по–русски, а баба Хеля отвечала ему по–фински. А Микко употреблял оба языка, в зависимости от того, с кем разговаривал.

 - Найдём, — согласился дед. — Ты бы к Марии зашла…

 - К какой Марии? — Баба Хеля склонила вбок голову, удивленно приподняла одну бровь, прикинулась непонимающей.

 - К какой, к какой… Известно к какой… К Мюхинен Марии. Гость же у нас, известие доброе принёс.

 - Гость уже накормлен. Ещё захочет — найдём чем покормить. Не понимаю, зачем к Марии идти?

 - Бутылочку возьми, ликиору сделаем — по–русски дед Эйнор говорил чисто, но в некоторых, наиболее торжественных словах вместо «ё» выговаривал «ио». Хотя совершенно правильно произносил слова обычные, например: вёдра, ёлка.

 - Не понимаю… Зачем мальчишку самогоном поить?

 - Не дразнись, мать, не серди меня…

 - Ладно, зайду, — осчастливленная письмом баба Хеля была милосердной.

 И видно было, не в терпёж ей больше дома быть, хочется новостью, известием от дочки поделиться.

 Баба Хеля вернулась поздно. Принесла обещанную бутылочку. И для Микко гостинец, немножко рахкамайто[20] . Дед в кружке запарил горсть сушёной малины, когда ягоды разбухли и влага поостыла, размешал в ягодах столовую ложку мёда и влил, точнее будет сказать, медовую жидкость перелил, а ягоды протолкнул в бутылку с самогоном. Несколько раз встряхнул бутылку и поставил в холодок. К утру такой вот, нехитрого приготовления «ликиор» должен созреть.

 Утром, когда Микко проснулся, старики собирались за стол.

 - Умывайся и тоже садись, чтоб второй раз на стол не собирать, — позвала баба Хеля.

 Стол, если бы не было молока, смело можно назвать скудным. Постные щи, варёная картошка, квашеная капуста да солёные грибы. И молока у них было не вдоволь, продавали его, либо меняли на другие продукты. Это сегодняшний утренний удой баба Хеля решила оставить для себя, точнее ради Микко.

 Радовались они его приходу, возможному известию от дочери. Потом заботы особой о нём они не проявляли, но видно было, что с ним им веселее. Они и в Ленинграде «роднились», ходили друг к другу в гости, даже некоторые праздники вместе отмечали.

 Дед налил себе рюмашку, граммов на пятьдесят, «ликиору».

 - Тебе налить? — Предложил и Микко.

 - Ты чему мальчишку–то учишь? — Возмутилась баба Хеля.

 - Отца у него теперь нет. Кто ж учить будет? Я не научу, так никто не научит.

 - Ты доброму учи! А пакостям всяким и без тебя научат.

 - Научу и доброму. Сейчас поедим, да пойдём на Галинину половину.