Шелестят паруса кораблей

— Да, туземцы страшились европейского оружия, пока не узнали, что, выстрелив, белые должны зарядить оружие, ставшее после выстрела не опаснее копья или палки, — сказал Головнин. — Иные полагают, что бог и природа создали белую расу расой господ. Но ум и дарования достаются всем смертным, где бы они ни родились. Между дикими есть люди, одаренные проницательным умом и необыкновенной твердостью духа. Если бы собрать несколько сот детей из разных частей земного шара и воспитывать их вместе, то, может быть, из числа подростков с курчавыми волосами и черными лицами вышло бы более великих людей, нежели из родившихся от европейцев.

Матюшкин слушал Головнина с великим вниманием. Его слова напоминали ему незабываемые речи Галича и Куницына, боязливые намеки Энгельгардта.

Литке смотрел за борт. Казалось, его интересует только игра мягких волн в этой закрытой гавани. Головнин все еще оставался для него загадкой. «Так вот что таит в себе этот сдержанный, молчаливый и властный офицер! Он, конечно, не из тех, кто равнодушно проходит мимо людей и событий».

В гавани Гонолулу стояло несколько кораблей. Капитан американского торгового судна Девис был знаком Головнину. Девис пригласил Василия Михайловича с офицерами к себе на корабль.

Любознательный и говорливый американец добавил к рассказам Элиота многое и о самом Тамеамеа, и о порядках на Сандвичевых островах.

— Да, Тамеамеа печется о своем народе. Он достаточно умен, чтобы понимать, какими опасностями грозит ему растущее внимание европейцев и американцев к островам, судьбой предназначенным стать оживленной станцией в просторах Великого океана. Вы, вероятно, заметили, — говорил Девис, — что за каждым из вас неотступно ходит соглядатай. Нередко их бывает и двое и четверо.

Головнин слушал Девиса, не скрывая скептической улыбки.

— Не кажется ли вам, — спросил он американца, — что самостоятельность Сандвичевых островов недолговечна? И если Тамеамеа полон тревоги за судьбу своего народа — у него есть к тому все основания.

— Конечно, столь лакомый кусок уже сейчас привлекает взоры передовых наций. Климат на Гавайях прекрасный, здоровый, здесь нет эпидемий... Пока прямой угрозы Гавайским островам нет. Но будущее... Кто возьмется предсказывать события через пятьдесят, сто лет?

— Мне кажется, — заметил задумчиво Врангель,— что будущее прежде всего за островом Воагу с его прекрасной гаванью — Гонолулу. Недаром именно этот остров избрал для поселения Манини. Мы браним испанцев за неумение трудиться и хозяйствовать. Но вот перед нами счастливое исключение.

— Манини потчевал меня своим вином и виноградом, — охотно поддержал Врангеля Головнин, — они прекрасны. У него первое хозяйство на всем Воагу, а может быть, и на всем архипелаге. У него столько арбузов, что ими кормят свиней. Он пытается сеять рис и пшеницу. Кто-то из европейцев, увидев кусты риса, или, как его называют здесь, сарачинского пшена, и думая, что он нашел дикий вид, сорвал колосья и принес Манини. Испанец едва не упал в обморок... Теперь он стремится вырастить кофе. Но пока это ему не удается.

Манини, проживший на островах свыше двадцати лет, оказался для русских великолепным проводником. Он прекрасно знал историю и природные богатства острова.

Начальник острова Бокку доставил на «Камчатку», по приказу Тамеамеа, зелень, рыбу и свиней. За это, к величайшей радости, он получил зрительную трубу.

Из уважения к гостям он устроил что-то вроде показательного сражения. На самом Бокку был великолепный боевой наряд, который тут же был зарисован Тихановым. Широкое в скулах лицо начальника острова не было расписано и, пожалуй, было красивым.

Восторг туземцев вызвало учение на «Камчатке». Островные старшины упрашивали матросов повторить учение несколько раз.

Двадцать девятого сентября Головнин и офицеры в последний раз обедали у гостеприимного Девиса.

Провожать русских собралась вся знать острова. Старшины явились в военных нарядах или в мантиях, искусно сшитых из перьев крохотных птичек.

— В Петербурге такая мантия произведет фурор, — сказал кто-то из офицеров. — Вот бы купить!

— Боюсь, не придется вам блеснуть таким трофеем, — охладил азарт русских Манини. — Во-первых, продажа этих действительно замечательных свидетельств прилежания и умения местных художников — привилегия самого Тамеамеа, а во-вторых, цена такой мантии восемьсот пиастров, или на ваши деньги — четыре тысячи рублей.

Покончив расчеты с Манини, русские простились с хозяевами, и шлюп поднял якорь.

НА ГУАХАМЕ

— Я как-то не верил, когда мне говорили в лицее, что на земле воды чуть ли не в три раза больше, чем суши, — размышлял вслух Матюшкин, сидя в кают-компании.

— А теперь поверили, — улыбнулся барон.

— Приходится верить. Европейцы открывают все новые страны, знакомятся с неизвестными народами. В сущности, для связи с иными землями море удобнее земли. Здесь нет ни гор, ни пропастей.

— Зато есть штормы, шквалы... В море все зависит от ветра, а ветер...

— Капризен, как женщина, — вмешался Филатов.

— Я вот часто думаю, — продолжал Матюшкиц, — неужели нет никакого способа...