Шелковый билет

Корм из банки вывалился в миску с характерным шлепком. Воля не сразу кинулся к еде. Он посмотрел на меня, будто бы ожидая разрешения, многозначительно гавкнул и приступил трапезе. Вольтер осторожно чавкал. Я закурил. За окном пошел снег. Я, неожиданно, снова вспомнил ту дамочку из фруктового отдела. Вот сидит она сейчас где-то в своем кольце и шубе, со своим мужем и жует свои ананасы. А я сижу здесь и под невинное чавканье моего пса, пережевываю самого себя, жесткого и безвкусного, как подметка.

* * *

Вечер уже близился. Сумерки медленно, но верно, опускались на обледенелые улицы. Я затушил последнюю сигарету, вытряхнул пепельницу и завязал пакет для мусора прочным узлом. Воля с интересом его понюхал и, с отвращением, отвернулся. «Дурная привычка, друг. Согласен», – тихо сказал я и потрепал пса за левым ухом. Воля фыркнул и лизнул мою руку. Я как-то очень тяжело вздохнул и выпрямился в полный рост. Спина жутко болела, но это было даже хорошо. Тот факт, что какая-то чувствительность у меня сохранилась, вселял надежду, что когда-нибудь я еще смогу ощутить что-то другое. Более глубокое, но менее болезненное.

Я накинул старую папину куртку, висевшую в коридоре. Так странно. Она до сих пор им пахла. Хотя прошло уже столько лет. Может это всего лишь ментальные штучки и игры памяти, но мне стало как-то спокойно. Я надел на Вольтера поводок, натянул шапку на глаза, прихватил пакет с мусором и вышел в подъезд. В лифте Воля вдруг вспомнил, что ему действительно пора в туалет и начал забавно нервно озираться вокруг себя. Я слабо рассмеялся. Точнее, будто хмыкнул, что ли. Но, опять же, этот хмык тоже слегка обнадежил меня.

Мороз ударил в лицо колючим, тяжелым воздухом. Мы, на секунду остановившись у мусорных баков, перешли через дорогу и детскую площадку. Я отцепил поводок, чтобы позволить Воле побегать. Бегать он не хотел. Он быстро, словно механически, сделал свои дела и подошел ко мне. Надо же. Собачья депрессия. Я поднял толстую палку и отряхнул ее от снега. Она была похожа на суслика. Я дал Вольтеру ее понюхать. Его палка не заинтересовала, и когда я ее бросил, он лишь проследил за траекторией ее полета, убедился, что она точно упала, и вновь повернулся ко мне. Проклятый ком вновь прорывался к горлу. Я собрал остатки воли в кулак, пристегнул Волю поводком и пошел к подъезду.

Дома я налил псу чистой воды в миску, окинул взглядом старые фотографии на стене в прихожей, погасил свет и вышел.

Куда угодно, но домой мне точно не хотелось. Я вызвал такси к моему подъезду, сам припарковался на своем месте, заглушил мотор и стал ждать.

Очень странно ждать такси еще не зная, куда ты поедешь. Вообще по телефону я сказал название улицы и номер какого-то дома в центре города. Когда таксист подъехал, я так и решил отправиться по этому адресу.

Ехать было от силы минут пятнадцать. Я решил немного подремать в дороге.

– Вы как там? – внезапно поинтересовался таксист.

Я встрепенулся. Сидел я сзади. Видок у меня был далеко не самый презентабельный. Да и не самый здоровый.

Я сказал, что все в порядке.

Через пару минут он вдруг спросил: «Вы случайно не знаете, в этом году сколько дней в феврале будет»?

Я сначала не понял, что значит «в этом году», но тут же вспомнил.

«Двадцать девять», – говорю я.

Он вздохнул и снова замолчал.

Когда мы подъехали, он вдруг повернулся ко мне и говорит:

– Знаете, знакомо мне Ваше лицо.

«Не думаю, что мы встречались», – буркнул я.

– Нет, – ответил он, – я не это имею ввиду. Мне знакомо ТАКОЕ лицо. Такое лицо приходит только тогда, когда случается большое горе. У меня жена в прошлом году умерла. Всего сорок семь лет было. Обнаружили рак, и она растаяла и исчезла спустя пару месяцев.

Я молча слушал его. Он продолжал:

– Так вот. Я долго в зеркало не смотрелся и вот как-то однажды искал чью-то визитку в машине и лицом к лицу столкнулся в маленьком зеркальце с самим собой. Вот увидел я это лицо, и так страшно мне стало. Мороз по спине пробежал, до того оно было жутким и безжизненным, словно кусок обветренного сала. И вот тогда я представил, что бы сказала моя жена, если бы увидела меня с таким лицом. А она бы ахнула, заплакала. И вот тогда я пообещал себе, что ради нее сниму эту уродливую маску, выброшу ее и никогда больше не надену. Потому что все, что внутри, не должно сказываться на лице. Иначе эта боль никогда не пройдет. Эта жуткая гримаса выжжет всю душу изнутри. Нужно заставлять себя улыбаться. Иначе все.

Я молчал. Мы так молча просидели еще пару минут. Я что есть мочи потер лицо руками, куснул себя за губу и тряхнул головой. Мы улыбнулись друг другу в зеркало заднего вида. Я потянулся было за деньгами, но он очень уверенно отрицательно мотнул головой, прикрыл глаза и кивнул с полуулыбкой. Я благодарно кивнул ему в ответ. Все молча. Все правильно. Вот так и надо, Оксана. Учись.

Я вышел из машины, еще раз кивнул таксисту и захлопнул дверь.

Посмотрев немного ему вслед, я поймал себя на мысли, что до сих пор немного улыбаюсь.

Вот тебе и случайный психотерапевт на стареньком Вольво, с проседью и парой золотых зубов.