Шелковый билет

– Я не дал ей машину, понимаешь, – все тем же неживым голосом сказал он, – сказал ей: езжайте на такси. А сам уехал в магазин снастей для рыбалки, понимаешь. Понимаешь, – еще раз повторил он.

– Она пообещала не брать свою машину, которую у меня все руки не доходили отогнать в сервис. Пообещала, а я, идиот, поверил, понимаешь?

Я не понимал. Ничего не понимал. Я будто окаменел изнутри. Я не мог пошевелиться, особенно пошевелить языком. Все внутри меня будто бы начинало индеветь на молекулярном уровне, от пальцев ног до кончиков волос.

Через полчаса меня пустили к маме. Она не могла говорить. Может от бессилия после переливания крови. Может от того, что слова заставили бы ее почувствовать, что все это происходит на самом деле, и разорвали бы ее на части. Она будто постарела лет на десять лет за эти несколько часов. Бескровные губы застыли, словно нарисованные. Она подвинулась и освободила место на кушетке для меня. Я лег рядом с ней, уткнувшись лицом ей в плечо и задремал.

Я не плакал. Я все еще ничего не понимал.

К вечеру врачи отметили в состоянии Ксюши положительную динамику. Около десяти она пришла в себя и позвала меня. Игорь не пошел. Он сидел. В той же позе, что и несколько часов назад. С открытыми пустыми глазами.

Она лежала на кушетке и была такой маленькой и бледной, что у меня перехватило дыхание.

На лице ее не было ни царапины. Только нижняя губа слева чуть треснула и припухла. Но я чувствовал, что там, под этим тонким белым больничным пододеяльником, моя сестра была похожа на Ленинград в сорок третьем. Ноги подкосились, закружилась голова, и в горле встал огромный, сухой ком.

Я подошел к кушетке и посмотрел на нее. Волосы, раскиданные по тонкой подушке, стали какими-то очень темными.

Я легонько прикоснулся к одной из прядей. Ксюша медленно открыла глаза, посмотрела на меня и грустно улыбнулась.

– Нравится, мудачек, – хрипло и тихо, но так нежно прошептала она, – это я сегодня утром в салоне была. Решила сменить имидж.

Она тихонько, слабо рассмеялась и закашлялась.

– Не говори ничего, не надо, – осторожно сказал я, так и не отведя руки от ее волос, – ты должна беречь силы, чтобы скорее поправиться.

Она горько усмехнулась.

– Ты знаешь, его ведь больше нет, – каким-то чужим голосом сказала она, – и меня нет.

Я стиснул ее руку. Дышать становилось все сложнее.

– Он любил тебя даже больше, чем меня и Игоря. Ты для него ближе всех.

Ксюша замолчала. Я стиснул ее руку сильнее и опустился на колени перед кушеткой.

– Ты открыл его подарок?

Я опустил глаза.

– Эх ты… Обязательно открой. Он так старался тебе угодить. Утром мне сегодня все уши прожужжал: а Вадик посмотрел подарок?

Ксюша снова замолчала.

У меня загудело в голове. К телу я не прислушивался. Сейчас у меня его не было.

– Уходи, пожалуйста, прошу тебя, – тихо и очень ласково сказала Ксюша, – не хочу, чтобы ты все это видел. С тебя хватит.

Я попытался было возразить, но она как-то неожиданно высвободила слабую ручку из моих тисков и нажала на кнопку вызова медсестры. Потом вернула руку обратно.

– Смерть – дерьмо, – с каким-то странным удовлетворением выдала она, – причем настоящее дерьмо, не собачье, а твое собственное. Умирая, мы снова становимся детьми. Есть в этом какая-то особая поэзия.

– Ты не умрешь, – сказал я и еще сильнее сжал ее руку.

– А ты оторвешь мне руку, – сказала она, улыбаясь.

– Я умру. Все умрут. Иначе бы мир превратился в китайский рынок.

Она закрыла глаза. Я увидел, как из-под коротких темных ресниц потекли два тонких, прозрачных ручейка. Она улыбалась.

– Мне пора к нему.

Я протестовал, я убеждал. А она сопротивлялась в своем непоколебимом холодном смирении.

– Прощай, мудачек. Береги себя. Я знаю, что ты будешь счастлив. Без вариантов – вдруг очень бодро сказала она. Я не хотел уходить. И ни в коем случае не хотел прощаться.

Пришел врач. Я поцеловал сестру в холодную щеку и пообещал прийти утром.

– Подарок, – прошептала она. Белая дверь захлопнулась у меня под носом.

Арефьев так и сидел в коридоре в неизменной позе.

Я подошел к нему. Он резко встал и неожиданно очень крепко обнял меня. Я похлопал его по спине два раза. Он так и не посмотрел на меня. Вышла мама, взяла Игоря за руку и повела его к Ксюше в палату.

Я вышел на улицу без куртки. Мороз свирепствовал, но мне было наплевать.

Я с трудом нашел свою машину на маленькой пустой парковке. В салоне было промозгло и темно. Я включил печку и пошарил в бардачке. Неизменная пачка сигарет лежала на том же месте, где была оставлена, словно дожидаясь своего звездного часа. В ней не хватало двух сигарет. Со времен расставания с одной из моих неудачных женщин. Точнее, неудачным для всех них был я.

Я выкурил две сигареты, стряхивая пепел себе на ботинки.

Неожиданно я вдруг интуитивно начал шарить на заднем сидении машины. На ощупь, в темноте. Да. Он был здесь. Я так боялся, что потерял подарок Егора, не найдя его в том бумажном пакете. Я знал, что при встрече он обязательно спросит меня. И что бы я тогда ответил? Я не мог обидеть самого важного для меня человека. «Откроешь его, когда я уйду».