Шелковый билет

День в интернете пролетел ужасающе быстро. Очнулся я около четырех часов дня, сидя за столом, заставленным чашками из-под кофе. Я даже не помнил, как варил себе этот самый кофе.

Нужно было срочно что-нибудь съесть. Лень сегодня торжествовала. Я нашел в быстром наборе номер любимой пиццерии. Вежливая девушка на том конце провода назвала меня по имени отчеству. Я даже слегка смутился. Вроде бы не так уж и часто я позволяю себе заказывать еду на дом. Я заказал маргариту на тонком тесте, кальмаров в кляре, какой-то салат по акции и светлое пиво. Повторив мой заказ, девушка вновь назвала меня по имени. Я поблагодарил ее, сбросил звонок и заметил, что смущенно улыбаюсь, как пацаненок. Да, Вадик. Кому-то тут срочно нужна женщина. Я снял халат, громко включил «роллингов» и пошел в душ. Да-да, бабушки! Негодуйте! В этой квартире есть молодость и жизнь, так и знайте!

Удивительно приподнятое настроение мое граничило с безумием. Но, не могу сказать, что это меня не радовало. Лучше уж так, чем мой бесконечный несвоевременный экзистенциальный кризис и «скажите, что я здесь забыл».

Я еще не разбирал пакеты с подарками. Помимо маленьких ценных презентов, имелся еще огромный коричневый бумажный пакет со всякими полезными штуковинами типа гелей для душа, шампуней и нового постельного белья. Кстати, о нем: сестра-демонесса, видимо, решила меня грязно подколоть, и подарила мне комплект черного шелкового постельного белья с красными наволочками. Когда я открыл коробку, сверху лежала маленькая нейтральная открыточка, внутри которой огромными красными буквами было написано ксюшиным подчерком: «устрой уже свою личную жизнь, мудачек». Я невольно рассмеялся. Да и стоило заметить, что, при всей своей чрезмерной пафосности, качество у белья было отменное.

Я прихватил новые туалетные принадлежности и пошел в душ где-то на середине «She’s a rainbow»[6].

Решив уже было немного пофантазировать об ананасовой брюнетке, я зачем-то немедленно убедил себя, что мне уже далеко не четырнадцать. Вместо этого я начал старательно продумывать наш с Егором маршрут на первые пару дней. Моя подруга по университету, Лида Миллер, обещала показать кучу интересных мест, о которых мало чего написано в интернете. Как она сказала «чисто Нью-Йорк для своих». Меня сообщение на фейсбуке с таким содержанием хоть и рассмешило, но и обнадежило. Не хотелось мне, чтобы наша поездка была заурядной. Хотелось чего-то особенного. В глубине моей души жил довольно жалкий тип. Ему не терпелось хоть немного восторжествовать в стиле: «ну нет у меня жены и детей, дурачье, зато у меня есть чудесный племянник, и мы здорово отдохнули в Нью-Йорке и видели такое, о чем вы даже и не слышали».

В душе я провел минут эдак сорок. Чистюля чертов. Как раз должны были привезти еду.

Когда я зашел в гостиную, звонил телефон. Будучи в полной уверенности, что звонит курьер с моей «маргаритой», я взял трубку. Звонил Игорь. Ксюша с Егором ехали из контактного зоопарка. Отказали тормоза.

* * *

Я не помню, как я доехал до больницы. По телефону Игорь толком ничего мне не объяснил. Сам он был в ступоре. Бормотал что-то несвязное.

В приемном отделении не было никого, кроме Игоря. Я подошел к нему и сел рядом на жесткую металлическую скамейку. Он даже не поднял глаз. Так и сидел бездвижно, уставившись в стертые и поблекшие от времени тусклые ромбы плитки на полу.

Молчание было нарушено только через сорок минут. Я знал это с точностью, потому что мне не оставалось ничего, кроме как пялиться в круглые черные часы на грязно-белой стене.

Слова пронзили спертый воздух, пахнущий хлоркой и нашатырем. Словно лед дал трещину и пошел по швам на замершей спящей реке.

– Она в реанимации, – сказал Игорь бесцветным голосом, – прогноз неутешительный, но надежда есть. Ребра все переломаны. Органы повреждены. Крови много потеряла. Мама в палате отдыхает после переливания.

– Ага.

Все что я смог сказать. Игорь не отреагировал. Игорь не вспылил. Игорь не ударил меня. Не закричал. Ему было плевать. Плевать, что я скажу. Плевать, есть ли вообще кто-то в этой гребанной больнице.

Молчание снова повисло в отделении влажной и тяжелой простыней.

Мне было страшно. Меня тошнило. Наконец я все же собрал все свои возможные силы и задал этот страшный вопрос.

– Что с Егором?

Игорь молчал. После долгой паузы он замотал головой из стороны в сторону и со всей силы топнул ногой. Так, что лопнули бахилы и треснула старая коричневая плитка. Этот большой человек стиснул руки в замке под коленями, уткнулся в них и начал беззвучно качаться. Спустя минуту он замер, словно памятник. Он рыдал. То были самые страшные и безутешные рыдания, которые не под силу было бы изобразить ни одному актеру. Беззвучные, бездвижные, завораживающие мужские рыдания. Слезы отца, потерявшего своего сына.

Так ведь не бывает. Я пока еще ничего не понимал.

Прошло одиннадцать минут. Игорь поднял голову. Глаза его словно ослепли. Он уставился в пустоту.