Шелковый путь

Кони выдохлись. Мокрый белый суглинок тяжелыми комьями налипал на копыта. Всадники тоже устали. Их познабливало, бросало в жар, от напряжения слезились глаза. Когда солнце склонилось к горизонту, они начали искать удобное место для привала. Искали долго, наконец облюбовали небольшой бугорок, заросший кустами тамариска. Бугорок этот был только с виду, на самом же деле он почти не возвышался над плоской равниной. Куда здесь ни посмотри, взгляду не за что уцепиться. Во все стороны колыхался чахлый и однообразный перистый ковыль. Лишь верхушки тамариска на бугорке были объедены каким-то животным.

Ошакбай чембуром спутал лошадей, соорудил для себя и Баршын лежбище, подложив к изголовью седла и расстелив войлочные потники. Потом нарвал поблизости охапку ковыля, разложил у изножья. Он делал это молча, сосредоточенно, чувствуя, как нетерпеливый огонь сжигает его изнутри. «Может быть, это солнце так печет?» — подумал он. Но над горизонтом багрово пылала уже лишь половина солнечного диска. Девушка кружила в стороне, высматривала следы.

— Верхушки тамариска обглодал дикий кулан, — сообщила она.

Ошакбай опять почувствовал в крови странный жар. Он развязал торбу. Баршын подошла, опустилась на колени, расстелила платок. Он достал вареное мясо, вяленый подгривок, нарезал на небольшие продолговатые куски и, не спеша, вытер острый, старинной формы нож о пучок травы, спрятал его в чехол.

— Память отца, — коротко заметил джигит.

Они принялись за трепезу на вольном просторе. Ошакбаю хотелось развлечь девушку, назвать ее по имени, но непонятное волнение сковывало его. Баршын сидела боком, смотрела вдаль, и лицо ее пылало в лучах заходящего солнца, сливалось с золотистым багрянцем. Буйный вихрь прокатился по жилам Ошакбая. Он не мог есть из-за сладкого желания, неодолимо охватившего его. Она тоже не ела из-за страха перед чем-то неведомым, неотвратимым. Впервые оставалась девушка Баршын наедине с храбрым воином-джигитом в безлюдной степи. Впервые предстояло провести ночь на бугорке, заросшем скудным тамариском.

От тревожных дум, в предчувствии чего-то неизбежного ей хотелось плакать. В горле застрял горький ком, дыхание стеснило грудь. Шальная мысль приходила в голову: а что, если она сейчас сорвется, побежит к коню, распутает его и поскачет куда глаза глядят, разбудит, всколыхнет дремучее, безмолвное пространство? Но мысль эта тут же угасла, парализованная смутным страхом.

С восходом луны они решили лечь и выспаться всласть.

Луна взошла в свой час, и они, притихшие, покорные, легли. Но сон не шел. Батыр поворочался, поерзал, повздыхал, наконец придвинулся к девушке, дрожащим голосом прошептал ее имя. Она вздрогнула, промолчала. Горячее дыхание обожгло его. Он облизнул губы, открыл глаза, резко повернулся на бок. Но опять не решился сказать ей желанное, сокровенное. Он стеснялся даже коснуться ее руками. Девушка дрожала все сильней. Безжизненная степь, казалось, теперь кишмя кишела разными тварями, а недавно безмолвное пространство точно наполнилось диковинными звуками — плачем, воем, всхлипами, шипением, свистом.

Над ними сияло созвездие Семи разбойников[22]. Ошакбай вспомнил древнее предание, рассказанное когда-то отцом. Эти звезды — живые человеческие души, их бессмертный дух на небе. Две звезды, стоящие близко у южного склона, — жених и его дружка. Крохотная боковая звездочка — невеста, которую жених выкрал у недоброго отца. Остальные пять крупных звезд, расположившиеся вслед, — пять разбойников. Они хотят догнать влюбленных, убить дерзкого джигита-жениха и захватить, заполонить красавицу невесту. Тьму тем веков продолжается погоня. Когда разбойник, идущий впереди, догонит жениха и невесту — наступит конец света. Так говорят оракулы, предсказывающие судьбы по звездам.

Ошакбай ровным голосом поведал девушке древнее предание.

Баршын выслушала молча, и он поднял голову, заглянул ей в глаза. Они были полны слез. Задумчиво смотрела она на яркое созвездие над головой. Зрачки загадочно поблескивали при свете луны и сами были похожи на звезды.

— Хоть бы не догнали их, пока мы не состаримся, — дрожащим голосом прошептала она.

— Не догонят… — ответил он. — Если только, как мы, не замешкаются на привале.

— У них, наверное, лошади не выдохнутся, — предположила Баршын.

— Кто знает… — засомневался Ошакбай.

Его поразила детская доверчивость девушки. Он сразу осмелел, склонился над ней, порывисто поцеловал в щеку. Вся она пылала, как раскаленные уголья: то ли от смущения, то ли от нетерпения. Всем своим существом почувствовал джигит, как она вздрогнула и напряглась, пытаясь отстраниться от него. Тогда он еще крепче схватил ее, не позволяя вырваться, жадно целовал, задыхаясь, ее щеки, шею, лоб, ловил плотно стиснутые губы.

— Опомнись, батыр!

— Люблю тебя!..

— Не губи до супружеского ложа…

— Степь бескрайняя — наше супружеское ложе!

— Пусти!

— Люблю тебя!

— Пусти!

— Ты любовь моя! Желанная!..