Шелковый путь

Баршын отошла в кусты тамариска, но кусты были редкие, чахлые, и он, стыдясь, все же невольно замечал каждое движение девушки. Она приподняла длинное, в оборках, шелковое платье, надела шаровары с раструбами на штанинах, заправила платье вовнутрь и туго подпоясалась ремнем. Потом надела бархатную безрукавку, на голову — круглую шапочку из выдры, навесила на шею колчан, взяла в руки лук и вышла, подтянутая, из засады. Джигита точно пламенем обдало. В это время из-за горизонта выкатилось солнце, как бы подчеркивая, оттеняя красу юной воительницы. Белый лоб девушки под отороченной пышным мехом шапкой был похож на заходящую луну. Этот чистый выпуклый девичий лоб поэты часто сравнивают с серебряной рукоятью царского жезла. Пожалуй, это верное сравнение. Черные густые брови срослись на переносице. Глаза большие, с круглыми зрачками, с небольшим светлым ободком. Нос, прямой, точеный, придает лицу гордый вид. Три дня тому назад, на соревновании батыров, щеки ее пылали подобно спелым яблокам. Сейчас они побледнели, лицо осунулось, под глазами легла тень. Верхнюю губу она прикусила, а нижняя, тонкая-тонкая, была сплошь иссечена. Это удивило молодого батыра. Подбородок у девушки был нежный, овальный, похожий на искусно выточенную деку кобыза. С левой стороны на подбородке темнела крохотная родинка. Плечи покатые; шея круглая, длинная; под плотной безрукавкой видны были твердые, по-девичьи острые груди.

Она перехватила его восторженный взгляд, рассмеялась:

— Что, батыр? Не узнаешь меня, что ли?!

Все так же улыбаясь, приняла она от него повод, набросила на седло колчан и лук. Ошакбай поддержал ее под локоть, помог взобраться на коня. Потом и сам легко взлетел на своего тулпара. Ее шутливый тон, улыбка, многозначительный взгляд пьянили джигита, сладким дурманом обволакивали душу. Баршын сразу заметила это и поспешила вернуть его к действительности:

— Батыр! Второй день рыщем по степи, а все без толку. И глаза наши утомились, и душа омрачилась. Не лучше ли нам разъехаться и поискать поодиночке?

А вечером, перед закатом, встретимся у соленого устья реки Шу…

— Я и сам хотел тебе это предложить. Но опасался: вдруг заблудишься или побоишься ехать одна. Конечно, в одиночку мы успеем за день увидеть больше. Может быть, так мы скорее найдем одинокого скакуна?

— Значит, договорились?

— Договорились. У соленого устья…

Он отвязал мешочек на тороке, протянул Баршын. Она отказалась, и тогда он силком привязал мешочек к ее седлу.

— Обо мне не беспокойся. Проголодаюсь — набью дичи. Джигита прокормит дорога, говорят. А ты смотри не заблудись. Да гляди в оба! И чтобы еще до сумерек была на условленном месте!

Он приказывал уже ей как собственной жене. Но Баршын ничуть не оскорбилась, только смерила его быстрым взглядом. Ошакбай, однако, и не приказывал вовсе. Он заботился о ней, как о самом дорогом человеке. Подъехав вплотную, он обнял ее за стан, попытался поцеловать перед разлукой, чтобы выразить в поцелуе свою любовь, нежность и признательность, но Баршын легко высвободилась и с места пустила коня в карьер. Она удалялась стремительно и вскоре превратилась в едва заметную чернеющую точку где-то на юге и, наконец, исчезла за тонкой полоской горизонта плоской, как стол, степи.

Ошакбай повернул к северу. Недавняя ликующая радость уступила место непонятной тревоге. Сердце точно предчувствовало беду. Он все чаще посматривал в ту сторону, куда уехала его возлюбленная. Тоска усиливалась. Ему почудилось, что больше уже не увидит он славную воительницу Баршын. Никогда еще так не ныла у него душа.

Солнце поднялось на длину аркана. Вокруг — куда ни посмотри — простиралась все та же однообразная, ровная — хоть играй на ней в асыки — голая степь. То здесь, то там лишь встречались сиротливые кустики тамариска. Да и этот редкий пустынный тамариск завял, зачах, посивел весь от нещадного солнца, от жажды, от затвердевшего птичьего помета, от воющего круглый год ветра. Конь шел ровной рысью. Вдруг батыру показалось, что далеко, у самой кромки степи, промелькнули какие-то тени, будто низко над землей пролетели дуадаки — дрофы. Он ослабил поводья, пустил коня наметом. Горячий ветер упруго ударил ему в лицо. Странные тени так же неожиданно и бесследно исчезли. Может быть, кто-то или что-то притаилось за кустиком, или это всего-навсего одинокий куст тамариска… Трудно понять.

Он перевел коня на волчий скок и вскоре, увидел ясные отпечатки лошадиных копыт. Сердце его екнуло. Но это не был след одинокого тулпара. Здесь проезжали гуськом, след в след, по меньшей мере шесть всадников. Ошакбай оглянулся. Холодное подозрение вселилось в него. Мерины или молодые кони, выделенные в косяк, скачут по степи вольно, рядком, а не сбиваясь плотно, как овцы. Странно, странно… Все тем же волчьим скоком ехал он по узкой тропинке до обеда, пока солнце не достигло зенита. Но ничего больше не увидел.