Шенгенская история

Клаудиюс уже три часа, как был в дороге, когда неожиданно зазвонил мобильник.

– Что ты себе думаешь? Где ты? – ворвался в его ухо гнев Ингриды. – Ты хочешь, чтобы тебя выгнали с фабрики?!

– Я уже себя выгнал с вашей фабрики, – спокойно ответил Клаудиюс. – Так своему поляку и передай! И не звони мне больше!

– Курва, – смачно добавил Клаудиюс, уже бросив телефон на соседнее пассажирское сиденье. И улыбнулся самоуверенно и сердито.

На небе появились облака. Солнце выглядывало из-за них теперь изредка. Его обогнала и умчалась вперед полицейская машина с мигалкой. Клаудиюс нервно посмотрел на спидометр. И успокоился. Он не превышал скорость, а значит, остановить его не за что. А если его остановить не за что, то никто и не будет его останавливать. Никто не узнает, что у него нет водительских прав. У него есть только права человека. Права свободного европейского человека.

Глава 109. Фарбус. Норд-Па-де-Кале

«Ты сошел с ума!» – Эта фраза Барборы, устроившей ночью скандал сразу после того, как она с тем же таксистом-бельгийцем привезли его домой, беспрерывно отдавалась эхом в голове Андрюса.

«Ты сошел с ума! Тебе надо становиться взрослым человеком! Ты скоро станешь отцом! Хватит смотреть на жизнь глазами клоуна!» – Вот точный поток ее злости, ее раздражения и даже отчаяния, который она вылила на него той ночью, а потом повторила следующим утром. Поздним утром, ведь он спал почти до полудня.

– Я не сошел с ума, – спокойно отвечал Андрюс. Но чувствовал себя виноватым. Понимал, что Барборе нельзя нервничать, а значит, нельзя и злиться. А он дал повод!

С той ночи прошло уже три дня. А прошлой ночью ему опять снился лес и снились те самые подземные звуки, и снова очаровывали его, притягивали его к себе, звали их слушать. И к ним далеким и назойливым механическим эхом примешивался голос Барборы, усиленный громкоговорителем. Ее голос, звавший его в лесу, окликавший его по-литовски. Литовский язык в ночном французском лесу звучал странно и неестественно. Андрюсу тогда хотелось, чтобы этот усиленный громкоговорителем голос Барборы замолк, исчез, перестал беспокоить лес и его жизнь. Только поэтому он поднялся с земли и пошел на ее голос.

– Andriau! Greitai ateik! Ar girdi mane? Nevaidink kvailio![85]

И он шел, чтобы найти ее и выключить ее громкоговоритель. Она словно взяла весь лес с его жителями в заложники своего шума, своего голоса, в заложники литовского языка, понятного тут только им двоим. Он шел и падал, проваливаясь то левой, то правой ногой в старые окопы и ямы от взрывов. Когда подошел к проволоке, увидел свет фар такси, бивший из-за деревьев.

Андрюсу не удалось аккуратно переступить проволочный забор и на колючей проволоке остался висеть вырванный кусочек джинсовой ткани от его «Левис Страус».

Когда он остановился перед машиной в свете фар, стоящая слева у открытой дверцы минивэна Барбора наконец замолчала и опустила руку с громкоговорителем.

Они доехали до Фарбуса молча. В доме их встретил старик Кристофер в длинном халате. Он как-то странно покивал головой при виде Андрюса и ушел в гостиную, ничего не сказав. Это уже в спальне она устроила ему первый скандал. И второй скандал поздним утром тоже в спальне. Он лежал, протирал глаза и смотрел в потолок, а она зашла проверить, не проснулся ли он, и, увидев, что проснулся, повторила те же слова. Слава богу, что не разбудила, а ждала, пока проснется.

– Из-за тебя Кристофер всю ночь не спал! – обвинила Барбара Андрюса после обеда.

– Он и так ночью не спит, – спокойно ответил Андрюс и сам удивился своему холодному спокойствию.

Задумался, пытаясь понять свое состояние. Он словно «перегорел» в своих желаниях. Ему показалось, что внутри у него что-то изменилось. Появилось что-то новое. И это холодное, самоуверенное спокойствие тоже было чем-то новым и ощущалось как броня, как защита его личного мира от мира внешнего.

Барби мыла посуду на кухне. А он стоял перед окном в спальне, смотрел на заброшенный сад и думал о себе, о своем изменившемся отношении к жизни. Ему не пришлось долго ломать голову, чтобы найти определение этого нового отношения к жизни, появившегося после ночи в «запретном» лесу. Более того, когда он нашел определение, когда понял, что с ним произошло, то вспомнил, что уже ощущал все это незадолго до той ночи, ощущал и переживал в мыслях. Только тогда он осознавал себя жертвой вежливого безразличия Франции или просто жизни. А теперь он стал его частью. Он сам стал Францией или, может, Литвой, или, скорее, просто человеком, который осознал и принял свое собственное вежливое безразличие к окружающему миру и его обитателям.

Он не сошел с ума! Это точно! Он совершенно нормальный, и даже нормальнее других. И понимает он больше, чем другие. И слышит больше!

Под вечер Барби вроде бы успокоилась. А когда легла спать, то сразу заснула. Андрюсу не спалось. Он слушал телом ее тепло. Это тепло дарило ощущение ночного уюта, но глаза не закрывались, хотя ничего и не видели. За дверью спальни раздалось шарканье ног. Кристофер зачем-то вышел в коридор.