Шепот

Осторожно выглядывая из-за деревьев, Ярема видел, как внизу монтируется большой человеческий круг. Вот реденькая цепочка из солдат пробежала над тем куском шоссе, что был всего ближе к Яреме, словно бы кто-то всемогущий засеивал тех солдат, и они под действием невидимых чар мигом вырастали на пустом еще мгновение назад месте, солдаты стояли так густо, что проскользнуть сквозь их цепь не могла даже и ящерица. Он понял это сразу, но понял также и то, что этот всемогущий страж пограничья действовал слишком прямолинейно, если не сказать примитивно, когда принимался перекрывать подступ к шоссе именно там, где неизвестный перешел границу. А если так, то он станет действовать совсем неожиданно. Он одолеет две горные вершины и выйдет к шоссе совсем в другом месте, далеко отсюда, так далеко, что мало кто сможет даже подумать о вероятности столь безумного поступка со стороны неизвестного нарушителя. И уж тогда-то он посмеется над солдатами, которые торчат здесь, и над тем первым своим противником на этой земле, который стремится поймать его в тенета. Ярема попытался представить неведомого своего противника, напрягая до предела волю, заставил свой мозг работать четко, точно и быстро и обрадовался, ощутив, как действительно четко и точно работает его мозг, и уже теперь ум противника казался Яреме ограниченным, неповоротливым, бессильным и немощным.

Это даже и не ум, а простейший рефлекс, примитивная способность отвечать на раздражение. Как у ребенка, что, обжегшись о плиту, обходит ее подальше и тут же обжигается о стекло лампы.

Несколько часов потратил Ярема на то, чтобы перебраться совсем в другое место, шел по когда-то знакомым звериным тропам своих побратимов-бандеровцев, легко шел, красовался каждым мускулом своего совершенного, натренированного, упругого тела, которое не только не утратило свою молодеческую силу, но, напротив, наливалось ею здесь, в этих диких горах, где начиналась когда-то его жизнь и где осталась его молодость. Он знал: достаточно ему нагнуться вон над тем листочком, и он найдет под ним положенную когда-то в укрытие частицу своей былой удали, и он наклонялся, и действительно находил, и дальше уже не шел, а почти бежал вприпрыжку.

Наконец он добрался до пологого спуска, поросшего густым лесом, до спуска, на котором весело журчал поток, и совсем не чувствовал себя утомленным, только чуть шумело в голове от непривычки к горному воздуху, и дышал он теперь чуть ускоренно, видно, в предчувствии близкой своей победы. Очутившись на выступе, с которого было видно далеко вниз, Ярема глянул туда. И содрогнулся. Почувствовал, какой он тяжелый, неуклюжий, усталый. Мозг лежал в голове тяжелым серым камнем и не выпускал из себя даже самой куцей мыслишки. Только и мог, что давал силу глазам (лучше бы они и не глядели), и глаза видели, как далеко-далеко внизу выкатываются из села (если бы мозг Яремы работал интенсивнее, он мог бы вспомнить, как полтора десятка лет назад в том селе они справляли рождество, как пили синеватый самогон и обнимали норовистых девчат) машины, полные людей, и как потом сворачивают машины на обочину шоссе, и люди выпрыгивают на землю и растягиваются цепочкой между деревьев и скал, точнехонько, как те солдаты по ту сторону гор. Только и разницы, что тут были не солдаты, а крестьяне, но это ничего не меняло в его положении.

Яреме стало жаль себя. Пробиться бог знают откуда, чтобы тебя здесь поймали как мокрую мышь? Потерять целые годы, чтобы теперь метаться между горами, натыкаясь на живую стену людей, которые его ненавидят и которых он тоже ненавидит, преступником бродить по краешку родной земли, которая не хочет принять блудного сына в свои уютные жилища, а выталкивает его прочь туда, где полтора десятка лет он уже переживал ужасающее ощущение конца всех концов?

Почему так несправедлива к нему судьба? Почему множество людей имеют хоть какое-то счастье, а он обречен блуждать всю жизнь, слоняться под чужими небесами, под чужими знаменами, под чужими окнами? Эх, почему, почему? Перед кем распустил нюни? Стоял, прислонившись к дереву, давал короткий отдых ногам, а больше — разбушевавшимся мыслям, а потом встряхнулся, как мокрый ястреб, лихим оком заглянул в долину, послал проклятие. Действовать, действовать! Он знал еще один выход на шоссе. У серых скал. Через каменные острия проберется он там, где даже ветер не прогонит сухого листка с явора, пересечет шоссе и очутится во влекущем безграничье, которое лежит по ту сторону дороги. За живым валом людских фигур, подкарауливающих его появление. Боже, какой широкий свет был там, по ту сторону шоссе! Пробиться, любой ценой пробиться туда еще сегодня.

Уже солнце клонилось за скалы, когда Ярема приблизился к острым копьям скал, вольготным чертороям, к ведьминым пристанищам, где не было места ничему живому.

…Внизу ждало его много здоровых парней. Студенты вместе с заводскими дружинниками выбрали для себя как раз эти забытые богом и людьми места — ну как нарушитель границы попробует прорваться именно здесь!