Шепот

О, говорит, прима, прима! И ничего не ломалось? — спрашиваю. О, говорит, ничего, ничего, все прима, чешская машина прима, Чехословакия прима, Советский Союз прима. Так распримался, что меня подозрение взяло. А тут еще шурупчики. Когда он въезжал к нам, все шурупчики были целехоньки, может, чуть-чуть поцарапаны. А теперь…

— Вы убеждены?

— Так точно, товарищ капитан.

— И что ж вы думаете?

— В дверцах он, может, что-нибудь спрятал. Может, что-то украл…

— Отставить такую терминологию.

— Есть, отставить…

— Вещи проверили?

— Так точно. Он нагреб…

— Отставить.

— Есть. Значит, он там насобирал бутылки какие-то порожние… Папиросы, спички…

— Что ж тут странного?

— Да ничего…

— Так, понятно. Будем пропускать.

— А этого? Товарищ капитан.

— Поглядим…

Капитан с Миколой вышли на шоссе. Вернул всем, кроме немца, паспорта, улыбнулся, пожелал счастливого возвращения домой, перед Кемпером извинился, сказал, что для завершения небольших формальностей ему придется задержаться на несколько минут.

— Да? — спросил немец. — Я не понимаю! — Старался изобразить возмущение, но голос его дрогнул, скорее, от страха. Чтобы не выдать себя, Кемпер замолк. Смотрел на свой зеленоватый паспорт в руках офицера. Броситься бы на офицера, выхватить свой паспорт, прыгнуть в машину- и айда!

Двое с автоматами стоят по бокам шлагбаума. Возле капитана еще один вооруженный. Сам капитан вооружен. Главное же — по ту сторону тоже коммунистическая страна. Куда тут убежишь?

Пробовал утешать себя, что пограничников заинтересовала его коллекция, необычные сувениры. Что ж, каждый собирает то, что ему нравится. Узнать об истинном назначении сувениров со штампами местных ресторанов, в этом Кемпер был убежден, ни один из пограничников не способен.

Тогда что же? Может, советская разведка пронюхала о полковнике Хепси? Может, за самим полковником следят даже там, в Германии? Маловероятно.

Проще было бы допустить, что его личность установлена. Возможно, у советских функционеров есть тайно распространенные списки военных преступников с портретами и точными жизнеописаниями, и один из них на него, доктора Кемпера, того самого доктора, выдачи которого требуют поляки? Может, его узнала та женщина (он почти не сомневался, что она узнала его) и сообщила пограничникам? Но свидетельство полусумасшедшей от былых переживаний женщины не может быть доказательством, тем более не может послужить причиной для задержки человека, имевшего германское подданство…

У капитана в руках был паспорт Кемпера. Создавалось впечатление, что капитан собирается возвратить паспорт владельцу и задержал доктора лишь затем, чтобы с глазу на глаз, без свидетелей, высказать ему свое сочувствие в связи с тяжелой утратой… Во всяком случае, выражение лица советского офицера было достаточно грустное, что и натолкнуло Кемпера еще и на такую мысль. Он барахтался среди допущений отчаянных и утешительных. То выныривал, хватаясь за спасительный круг надежды, то снова утопал, угнетенный тяжелыми глыбами провинностей, за любую из которых его мог бы убить каждый из этих молодых парней, таких добрых с виду, приветливых и милых.

— Я хотел бы взглянуть на некоторые вещи, — деликатно обратился к нему капитан.

— О, битте, битте, ваши солдаты уже…

— Да, да, я знаю. Тут ничего такого, но мой долг…

Кемпер пошел за капитаном к машине, не мог отстать, словно его привязали к начальнику заставы веревочкой.

Капитан смотрел на пластиковый чемодан с сувенирами, в котором царил полнейший хаос. Случайный набор предметов. Абсолютно ничего не стоящие вещи. Может, немец хочет вывезти этот хлам, чтобы продать его газетным писакам? Сфотографируют наши бутылки с этикетками, не всегда красивыми, распишут, какой дорогой в Советском Союзе шоколад… От врага можно ждать всего. Но тут уж ничем не поможешь: раз он едет к нам, то имеет право смотреть на все и про все потом говорить, что захочет. А наше дело распознать врага, схватить его за руку. Везет немец с собой этот хлам? Пусть везет. В индекс запрещенных для вывоза предметов тут ничто не входит, следовательно, формально придраться не к чему. Да и не за тем они здесь поставлены, чтобы придираться!