Шепот

— Ты и не расспрашиваешь меня, — сказал тот грустно, — а я скитался, страдал… И не выходила ты у меня из памяти, сестра…

Слова отскакивали от нее, неспособные пробить холодный панцирь отчуждения, которым окутала свою душу, как только увидела Ярему.

— Помнишь, как рубила когда-то мне мерзлую землю, чтобы взял на чужбину…

Что-то теплое шевельнулось в отдаленнейшем уголке сердца Марии.

— Камин ваш и до сих пор стоит у меня перед глазами… Тот кафель, всадник на коне, желтый лев… Яркие цветы…

Нет, нет, она ничего не помнит, она все забыла. Слышится ей из тех дальних лет только трагическое пугуканье невидимого сыча. Казалось, что уже больше нет сычей на свете, что не услышит мрачного крика зловещей птицы, что не осталось их, как вдруг снова слышится ей нечто похожее. Ох, да это же голос ее бывшего брата.

— Может, зайдем в гастроном, возьмем бутылку водки и колбасы? — спросила она. — Дома у нас ничего нет, вчера только привезла я Богданку из родильного дома. Сын у нее…

— Значит, ты уже бабушка, а я дед?

— Ну, так как, зайдем? — не отвечая, спросила она.

— Как хочешь. Если еще не забыла своего брата…

— Да, не забыла… Почему я должна была забыть? Хотя ты тоже обо мне не очень-то вспоминал.

— В тяжелых я передрягах был…

Ей хотелось спросить: «В тюрьме?», но, сдержалась. Зачем лишнее любопытство? Где бы он ни был все эти годы, а пришел сюда из-за границы. В этом у нее не было сомнений. Где-то там, на заставах, тревога, люди не спят уже две ночи, не спит и их Микола, ищут этого пришельца, а он тут разгуливает и уйдет себе дальше… А что, если не он? Что, если она несправедлива к своему брату? Как же! А Иваново предсмертное ялово «родич»? Чья рука освятила топор, занесенный над головой Ивана?

— Может, у тебя нет денег? — спросил он. — Я хоть и небогатый, но кое-что имею…

— Не беспокойся, ты же гость, — пытаясь улыбнуться, ответила Мария. — Когда-нибудь и я у тебя в гостях побываю.

Где? В каком краю?

— Почему бы и нет! — оживился Ярема. — Когда-нибудь… Не у каждого есть такая хорошая сестричка.

Где-то уже звонил по телефону безногий контролер. Поймут ли его скупое сообщение? Микола поймет! Особенно, если действительно граница нарушена. Хорошо было бы, если бы встретили их пограничники уже перед домом, тогда бы Богдана ничего не узнала, и ребенка не осквернит дыхание этого бандюги. Как они будут брать его? Может, убьют его у нее на глазах? Нет, нет, не надо об этом думать! Она не хочет ничьей смерти, но позволить, чтобы этот разгуливал по ее земле, означало пустить гулять самое смерть. Так пусть лучше Ярему возьмут!

В магазине задержалась недолго, несколько минут пошло на покупки, ничего больше Мария выдумать не могла, пришлось идти теперь прямо домой.

— Может, хочешь посмотреть на наше местечко? — спросила она, разыгрывая приветливость. — Так разросся парк…

— Немного побродил, видел. Даже поглядел на бывший колледж, где из меня выбивали дух иезуиты.

— Там теперь школа. Перестроили помещение, очень хорошо…

— Вспомнил Божка Ивана… Слышал я, будто у его сына Ростислава что-то с нашей Богданкой?… Это от него сын?

— Нет, нет, у нее муж… Хороший человек… А откуда ты знаешь про Барильчака?

— Так, слышал случайно…

Он не хотел до конца договаривать, она не настаивала. Не интересовала ее его жизнь, так же, как он не интересовался улицами, по которым ходил когда-то малыми ногами. Не было выхода: была вынуждена вести его домой.

14

Мелодия вливалась в него медленной густой струей, медвяно-сладостная мелодия воплощалась в Чайкиной подсознании в удивительные формы побелевшие от солнца столетние ступени ведут под аркады, стены, украшенные разными масками полузверей-полулюдей, залы, которым по пятьсот лет, и пятисотлетний балкон, из которого тонкая рука тысячи раз посылала поцелуи тому, кто стоял внизу. Эхо шагов в вымощенном каменными плитами дворе, эхо голосов в пустых залах, голоса гудят отдаленно-тревожно. Голоса, голоса, голоса… Музыка исчезает, остаются только голоса, собственно один голос… Чайка уже не спит, он лихорадочно шарит у себя под подушкой, вынимает транзистор, но приемник не работает. Чайка так утомился за эти дни, что ему не до радио. Музыка просто приснилась. Но голоса, вернее, голос не приснился… Теперь Чайка отчетливо слышит, как в комнате дежурного по телефону говорит капитан Шепот, различает отдельные слова: «Слушаю… Разрешите мне самому возглавить операцию? Так точно… Благодарю, товарищ полковник. Выезжаем немедленно… Киевский гость тоже с нами… Да, да, непременно…»

И молчание. Торопливые шаги в коридоре. Кто-то куда-то бежит. Один, другой, третий… Стучат двери раз и два… А Чайка лежит. Он снова был в наряде. Случилось или не случилось нарушение границы, даже если бы провалилась здесь земля, все равно наряд выходит для охраны границы… Теперь Чайка имеет право на сон. Для пограничника после наряда — это почти конституционное право. Тут умеют уважать сон товарища, ибо знают: хорошо отдохнет — будет лучше нести службу.