Шепот пепла

Только теперь, спустя четыре года после посвящения, я узнал, что слово «прималь» означает «первородный, изначальный». Его корни произрастают из глубин древнего языка, которым люди пользовались задолго до появления черного солнца. Учитель поведал мне об этом вчера. Искренность в его голосе не дает повода сомневаться, однако я нахожусь в сильном замешательстве, ведь он не может воспроизвести ни одной буквы из той системы забытых знаков, хотя и утверждает, будто она в самом деле существовала.

Учитель называет прималей хранителями, внутри которых обитает память Сетерры. Она уходит во времена столь давние, что сложно даже вообразить. Океаны знаний спят в глубине человеческого разума, и еще не придумали верного способа извлекать их оттуда. Примали – те, в ком хранится тайна черного солнца и множество других сокровищ. Если бы только я знал, как добраться до них…

(Из черновиков книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)

* * *

Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья

11-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Со стороны Липкуд был точь-в-точь низенькая размалеванная девчонка, одетая в красный кафтан. Рыжие волосы, заплетенные в сотню косичек с лентами разных цветов, доходили ему до пояса. Из-за них-то Липкуд и получил прозвище. Сейчас он ходил по сцене, прикрывая лицо веером так, что видны были только подведенные сурьмой глаза и толстые брови, и щебетал очередную шутку:

– А я ему и говорю: «О-хо-хо! Я дева неприступная! Никак ты меня не уговоришь!» – Тут Косичка поменял елейный голосок на грубый бас и, прилепив к лицу бумажную маску с выпученными глазами, рыкнул: – А ты высунь ножку до коленочки, а я тебе за это монетки на нее положу. Одна к другой!

Завсегдатаи винной смеялись, расплескивая на пол кислое пиво. Липкуд продолжал играть.

– Ну и высуну я до коленочки, а дальше-то что? – прощебетала «неприступная дева», медленно приподнимая подол кафтана, под которым темнели замызганные штаны.

– А ты больше высовывай, милая! – проревела маска. – Ты смотри, сколько у меня монет! Вот и еще одну, и еще одну положу тебе.

Ах ты противный! – всплеснула руками «дева». – Думаешь, я такая дешевка? Ты ребром друг к другу их ставь, а не плашмя! Так в пять раз больше уместится!

Зал взорвался хохотом, только один парень за дальним столом глядел на Липкуда с нескрываемым отвращением. Косичка раскланялся во все стороны, собрал медяки и поспешил к недовольному.

– Я смотрю, ты неместный, – сказал он, обмакивая рукав в принесенное разносчицей блюдце и вытирая краску со щек и губ.

Вместе с алым цветом с лица Липкуда смывалась фальшивая улыбка и наигранная радость.

– Ну и? – нахмурился парень, мрачно жуя хлеб с сыром.

– Эй! Кровяные колбаски с капустой на двоих и запить. – Липкуд убедился, что девушка услышала, и вернулся к разговору: – Я неместных сразу вижу, да и акцент у тебя сильный. Ты откуда?

– Тебе чего надо?

Парень откровенно злился, и Косичка поспешил смягчить беседу:

– Да ничего мне не надо. Поговорить просто хочется с иноземцем. С меня ужин и питье, идет?

Парень как раз дожевывал бутерброд и воззрился на Липкуда с большим недоверием.

– Чего. Тебе. Надо? – спросил он, чеканя каждое слово.

– Если начистоту, то я истории собираю интересные из разных стран. Легенды там, песни, стихи.

– И с чего ты взял, что с этим ко мне обращаться можно? Я на певуна похож?

– Ты похож на того, кто в этом разбирается, – честно сказал Липкуд, отхлебывая из принесенной кружки.

Разносчица торопливо смахнула мусор со стола и поставила две дымящиеся тарелки с кровяными колбасками, капустой и луком в маринаде. Рядом появилась чашечка томата, блюдце мелко нарезанной петрушки и корзинка с круглым хлебом, поделенным на четвертины крестообразной вмятиной.

Парень сглотнул.

– Налетай, – предложил Косичка. – Можешь ничего не рассказывать. Считай, что я за компанию с тобой расплатился.

– И чем хороша моя компания?

– А красивый ты. Вместо картины любоваться буду. Полезно, говорят, за едой смотреть на что-нибудь приятное.

Парень состроил мину, полную презрения, и Липкуд хмыкнул: