Шепот пепла

Зарево рассвета поднималось лучистым веером из-за плоских темно-синих скал. Ветер гонял по пустоши сухоцветы, ласкал шелестящие стебли мальвий.

– Ты всего лишь пустыня, – сказал Астре. – Просто песок и пыль.

Раньше он верил басням Иремила безо всяких оговорок, но с годами все больше убеждался: души мертвецов и нерожденные дети, ставшие луковицами, – это выдумки прималей, созданные для того, чтобы люди боялись заходить в тленные земли без проводников. В Хассишан не было ничего опасней ее самой. Иногда случались бури, но не от того, что сожженные почуяли добычу. Просто ветер крепчал и закручивал в пыльные столбы верхушки барханов. Мальвии предпочитали соленую почву так же, как другие растения кислую или пресную. Дело тут было не в материнских слезах, оплакивающих зародыши.

– И нет никаких душ, – заключил Астре, сдувая с ладони остатки раздавленного венчика. – Это просто зола.

Примали жертвовали праху часть тела, надеясь оградить себя от ярости сгоревших, но калека побывал за Пределом, где все сущее дробится на мириады частиц, и убедился – не желание пепла путешествовать в мир живых, а сила суеверия самих прималей направляла прах и песок вовнутрь плоти.

Астре глубоко вдохнул и с шумом выпустил воздух. Он почувствовал себя легким, словно освободился от кандалов. Теперь со страхами покончено. Калека отправился на север, стирая ладони до мозолей, переводя всю энергию в руки.

Птицы, парящие на спиральных потоках воздуха, наблюдали с высоты, как крохотная точка медленно пересекает безмолвие осенней пустыни. Одинокая, почти бессильная, но упорная. Казалось, она вот-вот остановится, рухнет и не пошевелится больше. Тогда можно будет подлететь и выклевать еще теплые глаза, содрать со щек мягкую кожу, полакомиться мясом. Но точка замирала ненадолго. Она выглядела назойливой букашкой на теле мертвой Хассишан. Такую хочется смахнуть, раздавить только за то, что она нарушила картину монолитного, вросшего в тленные земли спокойствия. Наглая человеческая соринка. Она двигалась дальше и дальше, вопреки ветру, поднимавшему на пути пыльные стены.

Астре ел насекомых и луковицы, которые удавалось откопать. Теперь он чувствовал их с точностью Иремила. Однажды удалось выманить лопоухую песчаную мышь, наполовину затопив водой ее норку.

В первый день было хуже всего. Мышцы сводило от непривычной нагрузки. Калека обмотал саднящие ладони обрывками шарфа и сильно жалел, что не тренировался прежде, надеясь на братьев и сестер. К чернодню он зарылся в песок рядом с камнями, а голову прикрыл тряпицами и шарфом. Убежище так себе, но на большее калека не был способен. Усталость заполнила каждую частичку тела, с трудом удалось перебороть сон. Астре старался действовать четко по плану. Сейчас главное не отдохнуть, а найти Сиину, узнать, в какой она стороне и близко ли река.

Хассишан ощущалась по-осеннему зябкой и туманной. Ветер сгонял в низины клубистую сырость Медвежьего моря, холод проникал сквозь песок, отчего изможденное тело Астре быстро остывало. Он побоялся, что сегодня выход получится коротким.

Через мгновение дух прималя вырвался на свободу и разумным шлейфом отправился на север. Он искал в безмолвии ночи проблески чувств, но встречал только редких птиц и животных. Дальше-дальше. Все больше частиц оставалось позади и возвращалось к телу, остальные продолжали путь, разрозненные и слабые. Одна за другой они терялись в темноте и рвались обратно к оболочке. На исходе времени, когда Астре уже едва мог двигаться вперед, дух прималя уловил слабое биение. Там, на севере, кто-то мучительно умирал. Не раненая газель и не ящерица. Волны исходили от человека. Сиина?! Этого калека понять не успел. Он стремительно сжимался, словно пружина, которую растянули до предела и резко отпустили.

Глава 19 Остров Радужных гор

Впервые осознав любовь, мой друг посчитал ее странной болезнью. Никогда прежде он не болел ею и теперь не знал, куда от нее деться. Это сковывало его, мучило и заставляло поступать неверно. Я сказал, что, должно быть, он стал истинным сетеррийцем, и вскоре мы начнем понимать друг друга еще лучше.

(Из черновиков книги «Племя черного солнца» отшельника Такалама)

* * *

О-в Таос, Южная роща

10-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Одиночество было всюду: в робком сиянии первых звезд, мерцающих между бамбуковыми кронами, в громком стрекоте цикад, в слезах Цуны и ее мокрых ладонях. Девочка сидела в глубине рощи на подстилке из палой листвы, дрожа от холода и переживаний. Ее окружали незнакомые шорохи. Рубашка ма порвалась в двух местах, и это было куда обидней царапин.