Шепот пепла

Он удивил Эллу кафтаном, где с изнаночной стороны пестрело не меньше трех десятков разнообразных карманов. Большие и маленькие, яркие и невзрачные, с узорами и без, они были сшиты из украденных платочков, распоротых поясков, а то и вырезаны из платьев, стянутых с бельевых веревок. Некоторые застегивались на пуговицы, другие затягивались шнурками, третьи зажимались чем-то вроде прищепок.

Внутри хранилось все, чего требовало житье-бытье странника: горстка медяков, фляжка, соль, кремень, деревянный гребень, пара флакончиков с лекарством на случай, если опять заболит зуб, уголек для глаз и бровей, коробочка сухих красок, чтобы сразу видели – нищий размалеванный певун – и не трогали. Был тут и ножик, и нитка с иглой для подшивания краденой одежки, зачастую слишком просторной. В левом рукаве ютилась губная гармоника, в правом – расписной веер – незаменимый атрибут для выступлений, где нужно изобразить женщину. Покопавшись еще, можно было выудить кольцо с маленьким желтым камнем, которое Липкуд хранил в память о матери, вороний череп, разноцветные перья и многое-многое другое. Красный кафтан был сокровищницей. Косичка не расстался бы с ним, даже утопая в болоте.

Как только путники поужинали и обсохли, ветер испортился. Огонь стал строптивым, непослушным. Дым лез в глаза и нос.

– А я-то задержаться тут хотел, – невесело сказал Косичка. – Видно, не судьба. Давай тушить, пока болота не загорелись, а то будет нам банька.

Вторую половину дня они с Эллой огибали гору. Наконец она осталась позади, и на севере затемнели неподвижные волны холмов.

– Тебе не жутко, а? – спросил Липкуд, ища поддержки у порченой.

– Н-немножко, – призналась девочка, держа его за руку. – А т-тебе очень надо вылечиться? Ты же вроде от этого н-не умираешь.

– Понимаешь, в чем тут дело, – начал Косичка. – Не может шаман быть певуном. Их все уважают, конечно, но боятся до колик в животе. И живут они на окраинах, с людьми не разговаривают, только ждут, что к ним кто-нибудь за колдовством придет. А я человек общественный, мне выступать надо. Как я буду себе на хлеб зарабатывать, если не смогу народ развлекать? Они от меня шарахаться начнут, когда узнают про мою болезнь. Будут думать, что я проклятия со сцены рассылаю и с мертвыми пирушки закатываю. Я не хочу всю жизнь в лесу просидеть, света белого не видя, а эту штуку с каждым годом прятать сложнее. Представь, как меня допекло, что я сюда пошел даже без проводника.

– Ты совсем н-не страшный, – возразила Элла. – Я видела страшных людей, ты н-не такой, даже если самую жуткую м-маску наденешь.

– Да ты вообще порченая, какой с тебя спрос…

Вблизи стали видны сооружения на холмах. Светлый горизонт служил хорошим фоном. Косичка разглядел деревянные столбы-подпорки, а на них гробы с торчащими из середины ветками. Там висели амулеты, бусы и ленты. Липкуд помнил о них из баек про обряд смелости.

– На какой пойдем? – спросил он, с волнением оглядывая древнее кладбище, где было по меньшей мере десять курганов.

– На вон тот б-большой? Н-наверное, там все самые главные.

В сгущающихся сумерках они поднялись на вершину кургана, поросшего все тем же переплетенным травой вереском. Гробы отличались размером и формой. Некоторые были сбиты из досок, другие выдолблены из куска цельного ствола. Какие-то располагались ближе к земле, какие-то дальше. Подпорки у всех были крепкие, дубовые, но по строению тоже разные. У одних просто четыре вкопанных в землю столба. У других те же четыре столба, но перекрытые настилом, на котором возвышался оплот мертвеца. У третьих между подпорками прибитые крест-накрест доски.

Папарийцы не соврали насчет побрякушек. У Липкуда, будь он не так напуган, глаза бы разбежались от всевозможных бусин, кусочков кожи со странными символами, амулетов, брошей и лент. Встречались и неприятные находки вроде прядей длинных темных волос.

– П-попробуй этого попросить, – сказала Элла, указав на неприметный гроб, явно старинный, с потемневшими у основания замшелыми подпорками.

Липкуд набрал в грудь побольше воздуха и несколько мгновений не дышал. Потом выдохнул и подошел к могиле.

– Здравствуй, уважаемый, – сказал он с чувством. – Я пришел вручить тебе мою болезнь, чтобы ты, когда оживешь, еще сильнее стал. Я сюда долго шел, и дар у меня интересный. Так что ты, уж пожалуйста, его возьми.

Он прикоснулся к ящику, закрыл глаза и отдавал шаману холод до тех пор, пока мог держаться на ногах. Бестолковая Элла позади восхищенно охала и кричала, сбивая настрой:

– В-волшебство! Это волшебство!

Липкуд ощущал себя опустошенным, он никогда еще не позволял болезни проявиться до такой степени и надеялся, что уж теперь она вышла из него целиком.

– Ну как? – спросил он, боясь поднять веки.

– К-красотища! – заверила девочка.

Липкуд перестал жмуриться и огляделся. Все холмы вокруг стали белыми. Тяжелые стебли гнулись под кипенной бахромой. Гробы, будто покрашенные серебряной краской, празднично мерцали.

Косичка с подозрением покосился на могилу шамана:

– Вот, это все теперь твое. Ты же забрал болезнь, правда?