Шепот волка

На сегодняшнем занятии по арт-терапии доктор Грюн берг предложил им нарисовать свои страхи – «придать им облик», как он выразился. В студии сидели Симон, молчаливый Янек, постоянно улыбающийся Никлас, неприступная Пиа и Джессика. Джессика сидела напротив Симона. Она склонилась над листом, раздраженно царапая карандашом по бумаге, заслонив ее рукой, чтобы никто не мог видеть ее рисунок. Симон сидел неподвижно над белым листом, покусывая карандаш и размышляя, что нарисовать. Как выглядит его страх? Сможет ли он вообще нарисовать страх? Какой у него «облик»?

«Может, вообще оставить лист чистым?» – думал он. Это выразит его страх перед пустотой, заброшенностью и одиночеством. Но вряд ли доктор Грюнберг останется доволен таким «обликом». Чистый лист невозможно интерпретировать. А это как раз задача специалиста по арт-терапии. Узнать что-либо на картине пациента, поговорить об этом, «внести швет в темноту души», как шепелявил терапевт. Когда дождь стал еще сильнее хлестать в стекла, Джессика, оторвав взор от листа, подняла голову и взглянула в окно. Она вздрогнула от раската грома, и Симон увидел, что по ее лицу текут слезы. Джессика беззвучно плакала.

– Эй, – шепнул он ей, – что с тобой? Все в порядке? Разумеется, это был глупый вопрос. Любому невооруженным глазом было видно, что с девочкой отнюдь не все в порядке. Здесь, в «Почетном клубе чокнутых», не было тех, у кого все было в порядке. Но Симон просто не знал, как правильно спросить. Она взглянула на него искоса, как всегда недоверчиво, и вытерла слезы обшлагом вязаной кофты:

– Тебе-то какое дело?

Он пожал плечами:

– Никакого.

– Почему же ты спрашиваешь?

– Потому что ты плачешь.

Она быстро взглянула на доктора Грюнберга. Он подсел к Янеку и беседовал с ним. Пиа и улыбающийся Никлас смотрели на них. Янек выбрал акварельные краски, но что-то у него не срасталось. Он много раз пытался придать своему страху облик, но тот расплывался, и Янек тоже был готов разреветься.

Джессика снова обернулась к Симону.

– Ненавижу грозу, – призналась она. – Она меня пугает.

– Чего ее пугаться? – попытался успокоить ее Симон. – Здесь нас она не достанет. Даже с точки зрения статистики гроза не так уж опасна. Поверь, я об этом много читал. В Германии в год страдают от попадания молнии от 3 до 7 человек, и только треть из них погибает. Это значит, что у 82 миллионов жителей вероятность умереть от удара молнии вообще ничтожна – один к 18 миллионам. Если ты в грозу не стоишь на голом холме или не хватаешься рукой за громоотвод, с тобой ничего не случится.

– Я не этого боюсь, – уточнила Джессика, взглянув на свой рисунок и все еще заслоняя его рукой. – Я не боюсь грома и молний. Я боюсь грозы на слух.

Она снова посмотрела на плачущие стекла, напоминавшие поверхность воды. Джессика закусила губу, и слезы вновь заструились у нее по щекам. Симон подумал, что больше она ничего не скажет, и снова обратился к своему пустому листу. Но Джессика взглянула на него покрасневшими глазами. Глазами, в которых застыло столько отчаяния…

– Когда я вернулась домой… тогда, – начала она и вынуждена была сглотнуть, – на меня напал тот парень на лестнице… тогда тоже шел дождь. Я так радовалась, что успела домой до грозы… а потом… Я услышала дождь. И гром. И вот сейчас… снова этот проклятый гром.

Она посмотрела на свою картинку и снова беззвучно заплакала. Ее плечи вздрагивали, и, хотя она то и дело отирала глаза рукавом, слезы текли и текли.

– Хочешь знать, как он выглядел? – Ее голос был едва слышен.

Симон смущенно смотрел на ее дрожавшую руку, заслонявшую рисунок. Он сам не знал, хотел он этого или нет, однако кивнул.

– Вот как, – сказала она, – вот как он выглядел.

Она снова закусила губу и мгновение колебалась. Потом, убрав руку, повернула листок и показала его Симону. О боже! Это был «негативный» рисунок, белое вместо черного и наоборот, но с красными зубами! Симон увидел на листе профиль волка. Он был нацарапан резкими прямыми штрихами фломастера. Голова зверя выглядела бесформенной, уши были слишком малы, рисунок в чем-то походил на детский, как будто Джессике было лет шесть-семь, но никак не шестнадцать. У волка была огромная пасть с длинными острыми зубами, нарисованными красным карандашом. Волк довольно ухмылялся, будто только что сожрал добычу.

Ужаснее всего показались Симону глаза чудовища. Джессика нарисовала всего лишь овал, а сам глаз представлял собой спираль из коротких штрихов, и все же… Этот взгляд был ужасен. В нем сквозило безумие.

– Он повсюду, – сказала Джессика. – Он хочет нас схватить. Всех. И тебя тоже. Когда-нибудь. Так что будь осторожен!

47

Холодный дождь и странное ощущение вырвало Симона из обморока и вернуло к действительности. Что-то скользнуло по его груди. Будто комок слизи. Симон начал себя ощупывать. Что это могло быть? Не ком грязи, а плотнее. С холодной и скользкой поверхностью. И оно шевелилось!