Шепот Земли и молчание Неба

— А это что такое? — я показал Харлампию на плоского железного человечка со стрелой, привязанного к шесту чума.

— О-о, — протянул Харлампий Петрович, — это моя ульвэй. По-вашему, болезнь, она не должна быть во мне, она не должна болтаться где попало. Ее нужно крепко привязывать. А это, — он показал на комочек из ткани, тоже привязанный, но к другому шесту, — ульвэй моей хозяйки. Когда мы умрем, то мою ульвэй нужно выбросить далеко-далеко, а ее — распустить или, еще лучше, сжечь. За ульвэй мы не ухаживаем, только глядим, крепко ли они привязаны к шестам чума.

Пыпуги — мансийские духи-хранители

Есть еще своеобразное изображение фетиша, которое доживает и до наших дней в преобразованном виде.

На обширных просторах евразийских степей путник часто встречается с каменными изваяниями, которые называются «каменными бабами». «Каменная баба» — название точное только для материала изваяния, но обычно изображен в камне некий усатый степняк, кочевник.

Стоит он посреди степи, виден издалека, достигает нередко более двух метров в высоту. На некоторых изваяниях точно очерчены не только лицо с широким приплюснутым носом, усами и узкими глазами, но и руки, скрестившиеся на поясе, пояс с подвешенным кинжалом, халат, у которого правая пола заходит на левую, как это принято у тюркских народов.

Изваяние чаще всего принадлежит древним хозяевам степей — тюркам. Идет уже многолетняя дискуссия — изображен ли в «каменной бабе» предок, который должен заботиться о живых потомках, или враг (обычно сильный побежденный враг), образ которого должен отпугивать новых врагов? Вот о чем идет спор в науке.

Для нас же важно одно, что древние в поминальном цикле предусматривали создание специального изображения умершего, наделяя такое изображение чудодейственной силой влияния на жизнь живых.

«Каменные бабы» по смыслу близки к ульвэй и алэл и даже чуринге.

Пронзенный стрелой, заговоренный словом

Этюд о первобытной магии

Река, извиваясь, бежала через тайгу, поражая своей прозрачностью и каким-то сладковатым привкусом холодной воды. Было удивительно тихо в самом окружающем мире — на высоком угоре, обозначавшем правый берег; в сбегающих по нему исполинских соснах и кедрах; в тальнике левобережья; в пропитанном солнцем и покоем воздухе июльского жаркого дня.

Лодка-долбленка из сосны в два обхвата скользила по течению, довольно быстрому, когда не нужно работать веслом, а только опускать его за корму и спокойно, бесшумно поворачивать, направляя легкое и достаточно верткое суденышко по руслу.

Нас в лодке было трое: я, замечательный кетский охотник Дагай и его пес Кун, что означает «росомаха». Кун был еще молод, всего один год, но когда он садился рядом со мной, то голова его была выше моей. «Большой будет, сильный будет ездовой пес», — любил приговаривать Дагай, подчеркивая главную роль сильных, больших сибирских лаек у кетов — быть ездовыми собаками. Кеты народ почти безолений, особенно те, что живут в Пакулихе и Сургутихе.

Живущие на севере у Курейки — оленьи кеты. Особенно много оленей исторически было у Серковых, водивших дружбу и породнившихся с эвенками Кильмагирами. У эвенков всегда было много оленей — в тайге даже верховых, а в тундре — ездовых.

Я сидел на носу: у моих ног лежал Кун, а Дагай — на корме, с веслом, которым он правил, а иногда и подгребал. Мы выехали, чтобы поставить в Дагайской виске — речной протоке, где можно соорудить загородку на рыбу, обычную сеть. Сеть лежала дальше от меня, за Куном. На сети лежали два ружья — обычное двуствольное охотничье и двуствольная «Белка». Лежали они, обращенные дулами к Дагаю, чтобы легко можно было ухватить их при появлении гуся, а то и глухаря.

Из-за поворота нам навстречу против течения появилась стая уток. Дагай схватил «Белку», снял с предохранителя, но тут же положил на место и взял другое ружье.

— Пригнись, парень, — это ко мне. Я пригнулся, прогремел выстрел. — Теперь подбирай!

Я достал из воды пять уток. Вот и будет у нас хороший обед. Дикая таежная утка небольшая, нежирная. Трех мы, пристав к берегу, насадили на рожень — березовую палку, что-то вроде шампура для шашлыков; двух бросили в котел, конечно, предварительно ощипав и выпотрошив. Разожгли костер. Поставили рожни, воткнув их в землю вокруг огня, поместили котелок на воткнутую наклонно к огню длинную жердь.

Кун, приученный больше к рыбе, причем даже сырой, нехотя покинул нас, углубившись в тайгу.

— Может быть, позовем Куна? — предложил я Дагаю, когда мы насытились, а на одном рожне еще оставалась жареная утка.

— Зови, — ответил Дагай.