Шерлок Холмс. Его прощальный поклон

Пока мы сидели в вагоне, пролился дождь, и жара в Кройдоне не так угнетала, как в городе. Холмс отправил телеграмму, и Лестрейд – как всегда, юркий и вертлявый, с хитрыми глазами ищейки, – ожидал нас на станции. До Кросс-стрит, где проживала мисс Кушинг, мы дошли за пять минут.

Это была очень длинная улица, застроенная двухэтажными кирпичными домами, чинными и аккуратными, с белеными каменными крылечками, на которых, собравшись в кружок, там и сям судачили женщины в передниках. Дойдя до половины улицы, Лестрейд остановился и постучал в дверь; ее открыла девочка-служанка. Нас провели в гостиную, где сидела мисс Кушинг. У нее было спокойное лицо и большие кроткие глаза; завитки тронутых сединой волос прикрывали виски. На коленях она держала салфетку для кресла, вышивкой которой занималась, а рядом на стуле стояла корзинка с разноцветными шелковыми нитками.

– Эта жуть у меня в сарае, – обратилась она к Лестрейду. – Хорошо бы вы ее забрали.

– Я так и сделаю, мисс Кушинг. Вещественное доказательство хранилось у вас только для того, чтобы мой друг, мистер Холмс, осмотрел его в вашем присутствии.

– Почему в моем присутствии, сэр?

– На случай, если у него появятся к вам вопросы.

– Какой прок задавать мне вопросы, если я уже сказала вам, что ровным счетом ничего не знаю?

– Совершенно верно, сударыня, – свойственным ему мягким тоном проговорил Холмс. – Не сомневаюсь, что это дело досаждает вам сверх всякой меры.

– Еще бы, сэр. Я женщина мирная, живу уединенно. Сроду не видела своего имени в газетах, а полицию – у себя в доме. Я не позволю вносить сюда эту мерзость, мистер Лестрейд. Если хотите на нее взглянуть, пройдите в сарай.

Сарайчик располагался в узком садике за домом. Лестрейд вынес оттуда желтую картонную коробку, кусок оберточной бумаги и обрывок веревки. В конце садовой дорожки стояла скамейка; мы на нее уселись, и Холмс поочередно исследовал переданные ему Лестрейдом предметы.

– Веревка чрезвычайно интересная, – объявил он, подняв ее к свету и обнюхав. – Что вы о ней скажете, Лестрейд?

– Она просмолена.

– Верно. Это обрывок просмоленного шпагата. Вы также, несомненно, заметили, что мисс Кушинг разрезала его ножницами, как это видно по двум разлохмаченным концам. Это очень существенно.

– Ничего существенного не вижу, – сказал Лестрейд.

– Суть в том, что узел остался неповрежденным, а он не совсем обычный.

– Завязан он весьма тщательно. Я уже взял это на заметку, – самодовольно поддакнул Лестрейд.

– Насчет веревки ясно, – с улыбкой продолжил Холмс. – Посмотрим на упаковку. Оберточная бумага, с явственным запахом кофе. А что, вы его не уловили? Полагаю, сомневаться тут не приходится. Адрес выведен печатными буквами – довольно криво: «Мисс С. Кушинг, Кросс-стрит, Кройдон». Писалось пером большого размера – возможно, рондо, очень плохими чернилами. В слове «Кройдон» вместо второго «о» первоначально стояло «е», замененное на «о». Итак, отправитель посылки – мужчина (почерк никак не женский), малообразованный и понятия не имевший о Кройдоне. Уже хорошо! Желтая коробка из-под полуфунта паточного табака примечательна только двумя отпечатками больших пальцев в левом нижнем углу. Наполнена крупной солью, которую используют для хранения шкур и прочего грубого товара. А содержится в ней вложение, прямо скажем, уникальное.

С этими словами Холмс вынул из коробки два уха и, поместив их на доску, которую положил себе на колени, принялся внимательно изучать. Мы с Лестрейдом, склонившись с обеих сторон, попеременно вглядывались то в эти чудовищные реликвии, то в напряженно-сосредоточенное лицо нашего компаньона. Наконец Холмс положил их обратно в коробку и некоторое время сидел, погрузившись в глубокое раздумье.

– Вы, конечно, обратили внимание на то, что уши пару не составляют, – произнес он.

– Да-да, я это заметил. Но если это шутка студентов-медиков, им ничего не стоило послать из прозекторской как парные уши, так и непарные.

– Верно. Но это не шутка.

– Вы в этом убеждены?

– Слишком многое противоречит этой версии. Для консервации трупов прозекторы вводят в них пропитывающий раствор. Эти уши его не содержат. К тому же они свежие. Отрезаны тупым инструментом, как вряд ли поступил бы студент. Опять-таки медику вряд ли пришло бы в голову выбрать для консервации не карболку и не спирт-ректификат, а крупную соль. Повторяю, это отнюдь не розыгрыш, перед нами свидетельство тяжкого преступления.

Услышав эти слова Холмса и видя его посуровевшее лицо, я ощутил, как по мне пробежала легкая дрожь. Столь жесткая констатация наталкивала на мысль, что у этого дела подоплека странная и не поддающаяся простому объяснению. Лестрейд, однако, покачал головой в знак того, что согласен лишь наполовину: