Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Небылицы тетушки Фелиции! — засмеялся бандит. — Будь я проклят, если завтра же не переночую в твоей «Страшной комнате» и развею в дым эту суеверную басню, — прибавил он тихо и зловеще.

Что ж, этим он сам подписал себе смертный приговор. Его самоуверенность, в конце концов, сыграла с ним злую шутку, а меня хоть в какой-то мере освободила от ответственности за мою клятву. За клятву: больше не убивать. Привычка к осторожности принудила все же бандитов поселиться не в замке, как намеревался Бен Глаз, а в старой привратницкой, достаточно удаленной от замка и надежно укрытой зарослями, куда я и принес им по темноте истребованный провиант и одеяла.

Целый день они отсыпались, во всяком случае, ничем не выдавали своего присутствия, а незадолго до полуночи я зашел за ними. Луна в это время ушла за башню, и нас скрывала глубокая тень. Ветер насвистывал тоскливую мелодию, заглушая все прочие звуки. Деревья гнулись и раскачивались из стороны в сторону, как усталые путники, бредущие на ночлег. Мы вошли в замок при первых ударах башенных часов и двинулись, как пишут в романах, навстречу своей судьбе. Бен Глаз шел первым, неся свечу. Я шел следом. Пудель замыкал шествие. Мы поднялись по лестнице на третий этаж. Лунный свет серебрил частые переплеты высокого окна и дальнюю часть длинного коридора. Остальное золотым светом заливала наша свеча, и тем заметней был призрачный синий свет, разливавшийся из-под таинственной двери. Мы остановились. Болтать никому не хотелось. Чудовищное напряжение сковало мне не только тело, но, казалось, и душу. Я боялся, что ловушка, приготовленная для этих кровожадных шакалов, по какой-нибудь глупейшей случайности не сработает. Пламя свечи то замирало, то разгоралось, и от этого черные тени, как черные змеи, ползали по ненавистным мне лицам, а в это время в доме безмятежно спали самые дорогие мне люди, и я должен был любым путем отвести от них эту лютую беду. Пудель шепотом отсчитывал бой, ритмично встряхивая пятерней и поочередно разгибая пухлые пальцы, точно судья в боксе. Семь… восемь… девять… Физиономия его при этом блестела от испарины, большие навыкат глаза беспрерывно ворочались, как у механической куклы, и в них читался плохо скрываемый страх, казалось, возраставший с каждым ударом часов. Бен Глаз по виду был спокоен и, похоже, интересовался только своим перстнем, который, отражая разом и свечу и луну, сверкал, как колдовской. Предчувствовал ли он что-либо, не знаю, но красивые его черты скривились в адском презрении ко всем и вся. Презрение это пересилило в нем страх, лишило остатков осторожности, сделав его таким самоуверенным и беспечным. С последним ударом часов на главной башне все мы поневоле замерли возле роковой двери… Тогда Бен Глаз, пнув ее ногой, проговорил, будто заклинание:

— Сим-сим, открой дверь!

И… дверь перед ним, как некогда перед Али-Бабой, сама собою бесшумно распахнулась…

Он вздрогнул и набычился, процедив сквозь зубы:

— Будь я проклят, если остановлюсь теперь!

Видно в душе Бен Глаза происходила страшная борьба.

Судорожным движением он сорвал с лица черную повязку, как будто хотел получше рассмотреть мертвым глазом то, что живому было не под силу, и шагнул в «Страшную комнату».

…старинный фриз освещался лишь желтым светом нашей свечи, и тем заметней был другой синий свет светивший из под таинственной двери…

Пудель, как я и думал, хотел войти следом, но дверь, притянутая крепкой пружиной, захлопнулась перед самым его носом. И тут мы услышали душераздирающий крик. На короткий миг крик этот заполнил собой, казалось, все пространство замка. Мы оцепенели, но, опомнившись, Пудель бросился на помощь товарищу, и дверь, словно повинуясь его желанию, снова перед ним распахнулась. Комната была пуста… На каменном полу дымилась лишь свеча, которую полминуты назад так уверенно держал в своей руке его злосчастный друг. Крик еще слышался откуда-то снизу, будто из преисподней.

— Глаз, где ты? — прошептал ошеломленный Пудель. Но тишина, в которую погрузился замок, была страшнее самого крика. Он сделал шаг в комнату, потом другой, третий… Пуделя, этого жирного верзилу, трясло, как в лихорадке. И хотя с первого взгляда было очевидно, что комната совершенно пуста, он продолжал недоуменно ее оглядывать и жалко взывать:

— Гла-а-а-з! Где ты?!! Отзовись!!!