Шерлок Холмс: повести, рассказы

– И тем не менее побуждения женщин так непостижимы. Помните женщину в Маргейте, которую я заподозрил по такой же причине. Отсутствие пудры на ее носу – вот в чем была разгадка! Как можно что-либо строить на таких зыбучих песках? Их самые тривиальные поступки могут означать неизмеримо многое, а причина крайне странного поведения может объясняться шпилькой или щипцами для завивки. Доброго вам утра, Уотсон.

– Вы уходите?

– Да. Я скоротаю утро на Годолфин-стрит с нашими друзьями регулярных сил поддержания порядка. Решение нашей проблемы связано с Эдуардо Лукасом, хотя, должен признаться, я не имею ни малейшего представления, какую форму оно может принять. Кардинальная ошибка – строить теории без фактов. Прошу, останьтесь на посту, мой добрый Уотсон, и принимайте новых визитеров. Присоединюсь к вам за вторым завтраком, если сумею.

Весь этот день, и следующий, и следующий Холмс пребывал в настроении, которое его друзья назвали бы молчаливым, а все прочие – угрюмым. Он прибегал, убегал, непрерывно курил, играл какие-то отрывки на своей скрипке, погружался в размышления, поглощал сэндвичи в самые неположенные часы и почти не отвечал даже на посторонние вопросы, которые я ему задавал. Мне было очевидно, что его розыски складываются не слишком удачно.

О деле он не заикался ни словом, и я узнавал подробности следствия из газет – об аресте с последующим освобождением Джона Миттона, камердинера убитого. Присяжные коронера вынесли очевидный вердикт «Предумышленное убийство», но кем именно оно было совершено, оставалось по-прежнему неизвестным. Никакой идеи о мотиве. Комната была полна дорогих вещей, но все они остались нетронутыми. К бумагам покойного не прикоснулись. Они были тщательно изучены и показали, что он внимательно следил за международной политикой, был жаден до сплетен и слухов, был полиглотом и вел обширную переписку. Был на дружеской ноге с ведущими политиками нескольких стран. Но ничего сенсационного в документах, заполнявших его ящики, найдено не было. Что до его связей с женщинами, они оказались многочисленными, но, видимо, несерьезными. Много знакомых, но мало близких приятельниц и ни единой, кого бы он любил. Его привычки были регулярными, поведение безобидным. Смерть его оказалась абсолютной загадкой и грозила остаться такой.

Что до ареста Джона Миттона, камердинера, это был жест отчаяния, альтернатива к полному бездействию. Но предъявить ему было нечего. В этот вечер он навещал друзей в Хэммерсмите. Непоколебимое алиби. Правда, что домой он отправился в час, который позволил бы ему оказаться в Вестминстере до времени совершения убийства, но его объяснение, что часть пути он прошел пешком, выглядело достаточно убедительным, так как ночь была чудесной. Добрался он до Годолфин-стрит в двенадцать часов и, казалось, был сокрушен нежданной трагедией. С хозяином он всегда был в хороших отношениях. В ящиках камердинера были найдены кое-какие вещи покойного – в частности, коробочка с бритвами, но он объяснил, что все это было ему подарено хозяином, и экономка подтвердила его слова. Миттон прослужил у Лукаса три года. Примечательно, что Лукас не брал Миттона с собой на континент. Иногда он отправлялся в Париж на три месяца, но Миттон оставался оберегать дом на Годолфин-стрит. Что до экономки, то в ночь преступления она ничего не слышала. Если у ее хозяина был посетитель, он впустил его сам.

Такой, судя по газетам, тайна и оставалась утром после трех дней. Если Холмс знал больше, он этим со мной не делился, но, поскольку он сказал мне, что инспектор Лестрейд советовался с ним по этому делу, мне было ясно, что ему известны все новые обстоятельства, если такие появились. На четвертый день была напечатана длинная телеграмма парижского корреспондента, которая словно бы исчерпывала вопрос.