Шерлок от литературы

— Могут, но мы анализируем не личность, а зависимость таланта от несчастного детства. Так, кто дальше? — спросил Литвинов и сам себе ответил. — Фёдор Достоевский. Михаил Достоевский своих детей держал в «ежовых рукавицах», воспитывая их в страхе и повиновении. Вспышки его гнева были ужасающими и приводили в трепет всех домочадцев. Возможно, поэтому Фёдор Достоевский всю жизнь тяготился воспоминаниями о своём детстве, и в его творчестве нет никаких следов светлых воспоминаний об отце, которого потом убили за лютость крепостные. Но о матери Достоевский всегда отзывался с горячей любовью. И, размышляя в «Дневнике писателя» о «случайных семействах», он говорит: «Без святого и драгоценного, унесённого в жизнь из воспоминаний детства, не может и жить человек. Иной, по-видимому, о том и не думает, а все-таки эти воспоминания бессознательно да сохраняет. При этом самые сильные влияющие воспоминания всегда те, которые остаются из детства» Итак, влияние отца здесь тоже минимально и негативно.

— А Лев Толстой?

— Лев Толстой? Там и говорить не о чем. Он — четвёртый ребёнок в семье. Мать умерла через полгода после рождения дочери от «родовой горячки», когда Льву не было ещё двух лет. Летом 1837 года, когда Толстому было девять лет, внезапно умер отец, и трое младших детей поселились в Ясной Поляне под наблюдением Татьяны Ергольской и тётки по отцу, графини Остен-Сакен, назначенной опекуншей. Здесь Лев Николаевич оставался до 1840 года, когда умерла Остен-Сакен, потом дети переселились в Казань к новому опекуну — сестре отца П. Юшковой. Никакого ментального влияния отца нет, есть только смутная память о матери.

— Так, кто дальше?

— Антон Чехов. Общеизвестны слова Чехова: «В детстве у меня не было детства». Унизительные телесные наказания, тяжёлый трудовой режим, постоянное недосыпание, жестокость отца и его непомерные религиозные требования выродились в неприятие семьи и отвращение к вере. Ни о каком влиянии отца, кроме негативного, говорить не приходится.

— Система какая-то.

Литвинов почесал за ухом и кивнул.

— Иван Бунин тоже вспоминает детство как «время несчастное, болезненно-чувствительное, жалкое», оно отмечено болезнью и смертью близких ему людей: умерла бабушка, потом на глазах его погиб один из деревенских мальчишек, вместе с лошадью упал в овраг, засосавший всадника вместе с лошадью. Потом смерть младшей любимой сестры. Отец пил, и каждый день дом был полон гостей, никто не заметил болезни ребёнка. «Я вдруг понял, что и я смертен, что и со мной каждую минуту может случиться то дикое, ужасное, что случилось с сестрой, и что вообще все земное, все живое, вещественное, телесное, непременно подлежит гибели, тленью, той лиловой черноте, которой покрылись губки сестры к выносу ее из дома. И моя устрашённая и как будто чем-то глубоко опозоренная, оскорблённая душа устремилась за помощью, за спасением к Богу…». Никакого положительного влияния отца мы тоже тут не наблюдаем.

— Ну, ничего себе… Кто ещё остаётся?

— Александр Куприн. Ему был всего год, когда его отец умер от холеры, а мать, оставшись совсем без средств, перебралась с детьми в Москву с целью дать им воспитание. Больших хлопот и унижений стоило ей определить дочерей в институты на казённый кошт, а сама она с сыном нашла приют в московском Вдовьем доме. Мать его была деспотична и требовала от мальчика беспрекословного подчинения. Даже когда дети Любови Алексеевны выросли, общение с матерью было тягостным для них. Детство Куприна было тесно сопряжено с постоянным ощущением приниженности и «второсортности». По свидетельству первой жены, однажды он сказал: «Каждый раз, когда я вспоминаю об этих ранних впечатлениях моего детства, боль и обида оживают во мне с прежней силой. Я опять начинаю недоверчиво относиться к людям, становлюсь обидчивым, раздражительным, и по малейшему поводу готов вспылить». Ну, что, довольно? Или ещё Есенина можно вспомнить напоследок? Тот большую часть детства провёл в доме своего деда по матери, Фёдора Титова. Семейная жизнь его родителей с самого начала не заладилась: то мать возвращалась к родителям, то отец уезжал на заработки в Москву, где работал в мясной лавке. Брак их, тем не менее, не распался, после Сергея со значительными перерывами родились дочери, Екатерина и Александра. Ни о каком влиянии отца на сына речи тоже идти не может.

— Ну, это уж слишком, — возмутился я. — Неужели не было ни одного исключения?

— Было, — кивнул Литвинов. — Это Набоков. Он единственный, кто говорил о своём «совершенном детстве», но, боюсь, это именно то исключение, которое подтверждает правило. Он родился в семье миллионера и жаловаться ему и вправду не на что.

Я задумался. Мне казалось, что каждое дитя — художник, и трудность именно в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста, но если в детстве человек не имеет возможности развиваться и обогащать ум, когда же этим заняться-то? В человеке прочно и надёжно лишь то, что всосалось в первую пору жизни. Однако экскурс Мишеля в детство национальных гениев пробуждал совсем другие мысли.