Шешель и шельма

Пока следователь заваривал чай или что-то вроде, Чара знакомилась с содержимым домашней аптечки. Знакомство не порадовало: пузырьков и баночек там была уйма, но подписаны все оказались на регидонском. Бинты-то она, конечно, опознала, но хотелось бы намазать под них что-нибудь целебное…

— Или уже не надо? — озадачился Стеван, заметив, как она вяло перебирает бутылки.

— Надо. Но я не понимаю по-регидонски, сейчас как чем-нибудь намажу…

Следователь окинул ее выразительным насмешливым взглядом, тщательно вытер руки полотенцем и с грохотом подтащил стул со своим пиджаком поближе.

— Ладно, не мучайся, окажу тебе первую помощь, — решил он и уселся. — Давай сюда свои страшные раны.

Кокетничать и изображать невинную деву прошлого века, для которой прикосновение постороннего мужчины ах как стыдно и ой никак не возможно, Чарген не стала. Положила ноги добровольному помощнику на колени и расслабленно откинулась на дверцу шкафа.

Удерживая правую стопу за пятку, Шешель приподнял ее повыше, повернул так, чтобы попадало больше света, принялся с интересом разглядывать.

— Больно? — спросил, пару раз нажав на какие-то точки.

— Больно, — поморщившись, согласилась Чара. — Все плохо?

— Да нет, не очень, — спокойно пожал плечами следователь, повращал ступню, помял. Чарген морщилась, но терпела — хоть было больно, но еще и приятно, руки у него оказались очень теплыми, а после ледяной воды и вовсе казались горячими. — Если ты не орешь и не плачешь, значит, ничего серьезного нет, — подытожил он, опять пристроил ее ногу на собственном колене и выбрал один из пузырьков.

— А вдруг я терпеливая?

— Да какая бы ни была терпеливая, когда мнут перелом или сильный ушиб — взвоешь, — хмыкнул следователь.

Он взял кусок ваты, намочил густой, резко пахнущей жижей грязно-зеленого цвета и принялся смазывать стопу целиком. Множество мелких царапин сразу начало жутко саднить, но Чарген лишь скрипнула зубами, со свистом втянув сквозь них воздух, и прикрыла глаза.

Шешель неопределенно хмыкнул, поднял ногу за пятку и подул на ранки, почти как мама в детстве. Чара тут же распахнула глаза и уставилась на него в растерянности, недоверчиво. Однако следователь сохранял прежнюю невозмутимость, словно ничего этакого он сейчас не делал. Наложив поверх мази тонкий слой ваты, он принялся сноровисто бинтовать. Ловко, быстро, плотно, но нетуго — у самой Чарген бы точно так аккуратно не вышло.

— И ты еще удивляешься, почему я считаю тебя хорошим! — не удержалась от улыбки Чара. Немного склонила голову к плечу и вот так, искоса, принялась наблюдать за следователем — спокойным, расслабленным. Каким-то… удивительно домашним сейчас, вот в этой рубашке с закатанными рукавами. — Даже, наверное, замечательный, хотя и стараешься этого не показывать, — тихо заметила себе под нос, но собеседник, конечно, услышал.

— Никому об этом не рассказывай, — отозвался Шешель и взялся за вторую ее ногу. — А вообще, можешь и рассказать, все равно не поверят.

— Значит, амплуа циничного и язвительного сыщика — плод долгой работы? — задумчиво спросила Чарген. — От кого прячешься?

— Погоди, дай-ка угадаю… Сейчас ты начнешь рассказывать мне про детские травмы, их последствия для моего скорбного разума и способы их преодоления, — усмехнулся следователь. — Откуда вы все берете эти глупости? И почему я обязательно должен прятаться?

— Ну… как-то не вяжется вот это все с прежним образом. — Она широко повела рукой.

— Мне оставить тебя разбираться с лекарствами самостоятельно? — Стеван насмешливо вскинул брови. — Имей в виду, если ты на самом деле настроена поговорить о моих несчастьях и проблемах, я так и сделаю.

— Ну проблемы или нет — этого я не знаю, все-таки я не врач, — тут же пошла на попятный Чарген. — Но я не вижу другой причины, которая могла бы подтолкнуть тебя к оказанию вот такой помощи, кроме искреннего человеческого сочувствия. Да и до этого… ты, конечно, порой поступаешь и высказываешься очень резко, но отвечаешь на вопросы, заботишься, оберегаешь. По-моему, это совершенно нормально и очень по-человечески. Сложно, знаешь ли, тебя с таким отношением ко мне считать плохим…

— Милое дитя, я, конечно, согласен, что большинство людей — порывистые идиоты, которые сначала делают, а потом думают, и то не всегда, — с иронией проговорил Шешель, опять берясь за бинт. — Но причислять себя к этому большинству категорически не согласен. Да и о твоих способностях был лучшего мнения. А если подумать?

— Не знаю. Я устала и не могу думать, — проговорила она, вновь прикрывая глаза. — Объясни, раз ты и до этого не считал зазорным рассказать мне, что происходит.