Уоллас смотрит на фотографию (8x10) в рамке из красного дерева, которая стоит на его столе.
Мокрыми от слез глазами он смотрит на свою двенадцатилетнюю дочку. Ленточки. Косички.
Веснушки. Она — копия своей матери: голубые глаза, каштановые волосы, вздернутый нос.
Единственное, что досталось ей в наследство от отца — это сердце. Она завладела им! И Уоллас не
собирался требовать, чтобы его вернули. Она не единственный его ребенок, но она — младшая. И она
11 Луки 7:15
12 Луки 7:16
13
43
его единственная дочь. Он окружил свою маленькую девочку высокой стеной, чтобы защитить ее. Но
теперь, в последние несколько дней, все просто ужасно: стена рухнула.
Все началось шесть дней назад. Дочка вернулась из школы раньше обычного. У нее был
болезненный вид, ее знобило. Жена уложила ее в постель, думая, что это грипп. Ночью температура
поднялась. На следующее утро они отвезли ее в больницу.
Врачи были в недоумении. Они не могли поставить диагноз. Единственное, в чем они были
уверены: девочка больна и ей становится все хуже.
Уоллас еще никогда не был таким беспомощным. Он не знал, как справиться с этой болью. Он так
привык быть сильным. Он не знал, как это — быть слабым. Всех, кто звонил ему, он убедил, что с его
дочкой все в порядке. Он заверил всех, кто справлялся о здоровье его дочери, что Бог велик. Он
убедил всех, кроме себя.
Плотина, сдерживающая его бурлящие эмоции, начала прорываться. Утренний звонок врача: "-
Она в коме" — и плотину смыло окончательно.
Уоллас положил трубку и сказал своему секретарю, что он не будет отвечать на звонки. Он взял
фотографию. Внезапно слова в его голове закружились, как карусель. "Я не боюсь. Я не боюсь".
Склонившись, он прижался лицом к фотографии и плакал.
Это так несправедливо. Несправедливо. "Почему двенадцатилетняя девочка? Почему она, скажите на милость?" С окаменевшим лицом он смотрел на серое небо за окном.
"Боже, почему не я?" — закричал он. Он сел. Потом встал и начал ходить взад-вперед, от
кофейного столика к кушетке, взял коробочку с бумажными платками, которые держал для
посетителей (тех, кто приходил к нему на консультацию). Он высморкался, поднял голову и посмотрел
во двор церкви. Мужчина преклонных лет сидит и читает газету. Вот пришел другой и начал бросать
крошки птицам. Раздался шелест крыльев голубиной стаи, слетевшей с крыши поклевать крошки.
Он погрузился в воспоминания. Весной она каждый день, возвращаясь из школы, заходила к
нему. Она ждала его во дворе и они вместе шли домой. Когда он слышал, что она зовет голубей, то
знал, что пора идти. Он заканчивал свои дела и смотрел на нее, стоя у этого самого окна. Он смотрел, как она ходила по бордюру дорожки в саду. Он смотрел, как она рвала дикие цветы. Он смотрел, как
она кружилась и кружилась, пока не падала на спину и не смотрела, как в небе кружатся облака.
"О, Принцесса", — говорил он. "Моя маленькая девочка". И потом он захлопывал свои книги, оставлял в кабинете всю головную боль и спускался, чтобы встретить ее.
Но весна прошла и его дочери нет во дворе. Сейчас зима, а его маленькая девочка при смерти.
Два пожилых человека все сидели на лавочке в церковном дворике.
"Любимая, любимая моя Принцесса".
Вдруг во двор вошел еще один человек. Он что-то сказал двоим. И они втроем поспешно
удалились.
Он почти забыл. Сегодня приехал Иисус. Когда Уоллас выходил сегодня утром из дома, его сосед
спросил, не пойдет ли он посмотреть на учителя, вокруг которого столько споров.
Внутренне Уоллас посмеялся над этой идеей. "Нет, я слишком занят сегодня", — поколебавшись, ответил он, зная, что и в не самый загруженный день у него не найдется времени пойти посмотреть на
чудака-учителя. Особенно на этого.
Постановление, принятое на заседании в штаб-квартире союза церквей заклеймило этого парня: бродяга, скиталец. Кто-то даже высказал мнение, что он душевно-больной. Но люди толпились вокруг
него, как будто тот и в самом деле был Божьим даром человечеству.
"Да, — сказал тогда про себя Уоллас, — похоже, ты тоже выписываешь
"Говорят, что он может исцелять...", — эхом отдавалась фраза соседа в голове Уолласа.
Уоллас уже было решился. Потом вдруг обмяк: "Не будь глупцом".
14
44
"Вера в целителей — оскорбление для нашей профессии", — заявил он на своей последней